Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Как-то в декабре эскадрилья «Ланкастеров» воспользовалась ранними сумерками и появилась над Эссеном, когда на вилле подавали коктейли. Альфрид не пожелал выйти в парк. Возможно, ему надоели небесные «рождественские елки», а к тому же снаружи было холодно. Суп подали с запозданием. Затем дворецкий совершил кощунство — он подал к мясу мозельвейн! Альфрид посмотрел на золотистое содержимое своей рюмки и осведомился, что случилось с красными винами. Дворецкий объяснил, что на половине слуг едва не начался пожар. Брови Круппа поднялись — какое отношение имеет пожар к вину? Дворецкий, запинаясь, объяснил, что бомба повредила водопровод — на вилле нет воды. Лоб владельца обезвоженной виллы все еще был наморщен. «Чем, — спросил он,— потушили пожар?» «Шатонеф дю пап» [41], — пробормотал несчастный дворецкий. Альфрид недоверчиво посмотрел на него и сказал: «Вот как! Не может быть. Это уж чересчур». Он повертел в пальцах вилку из литого золота, повертел в пальцах ложку из литого золота, а потом торжественно пригубил белое вино. «Ах, так! Ну будем пить это», — сказал он спокойно. Обед продолжался без дальнейших происшествий и завершился партией в скат — Альфрид, по обыкновению, выиграл.

Глава XVIII. РАБЫ КРУППА

Освобожденный от всех своих обязанностей, Густав фон Болен тихонько убрался в Австрию — весной 1944 года они с Бертой окончательно поселились в снежном покое Блюнбаха. В свой последний вечер на эссенской вилле он обедал с ней и своим преемником. Как всегда, старик был окружен лакеями. Есть с ним за одним столом стало теперь тяжелым испытанием, и нельзя было предвидеть заранее, что может произойти. В довершение всего Густав теперь начал страдать галлюцинациями, и в этот последний вечер, как вспоминал один из слуг, напутал Берту и Альфрида неожиданной выходкой. Сжав в руке салфетку, он с трудом поднялся со стула, указал дрожащим пальцем в полусумрак в глубине большой комнаты и прошептал:

— Кто все эти люди?

Берта заверила его, что там никого нет, и уговорила сесть. Однако он мог оказаться более наблюдательным, чем она полагала. Конечно, в нишах под панно дяди Феликса [42] не было никого, но в то время, как крупповские директора отправляли свои семьи в относительно безопасную сельскую местность, в город прибывали десятки тысяч людей, и состав его населения трагически менялся. Если Тило однажды заметил, как иностранцы обгрызали кору с деревьев, то и Густав во время своих прогулок мог запомнить новые фигуры.

Любой же нормальный человек не мог не обратить внимания на перемены в Эссене. Внешний вид и одежда ввезенных рабочих резко отличали их от крупповцев.

Иностранцев водили из обнесенных колючей проволокой бараков на заводы, где они трудились под надзором вооруженных охранников, — либо в черных рубашкйх эсэсовской полиции с черепом на нарукавных повязках, либо в щегольских синих мундирах собственной полиции Альфрида, в повязках со свастикой и с надписью «Крупп» на франтовских фуражках. Страшная худоба иностранных рабочих, их подавленный трагический вид заставляли вспомнить дикие планы расправы с социал-демократами, которые лелеял дед Берты.

Кем были все эти люди? Ответ краток: все они были рабами. В послевоенных заявлениях и в некоторых документах военного времени фирма «Крупп» прибегала ко всевозможным эвфемизмам, чтобы избежать этого слова. Люди, прежде сражавшиеся под другими знаменами, назывались «военнопленными», хотя теперь они были прикованы к станкам. Рабочие, вывезенные из-за границы, именовались просто иностранными рабочими — безликий, удобный термин, пе несущий в себе никакой идеи принуждения. Эта отвлеченность нашла отражение даже в документации концентрационных лагерей. Параграф 14 соглашения между фирмой «Крупп» и Освенцимским лагерем бесстрастно указывает, что СС обязуется «поставлять необходимую рабочую силу из числа обитателей концентрационного лагеря».

«Там пребывает сердечный покой», — сообщали вербовщики, расписывая блага Эссена. Это был жестокий обман, хотя вначале <оп оказывался скорее невольным. В первые месяцы войны крупповский садизм еще пе проявился, и патерналистская политика фирмы пока оставалась в силе.