Вирц видел, что лагерные младенцы лежали «на своего рода тюремных нарах, на соломенных тюфячках с резиновой подстилкой. Дети были совсем голые». Их кормили слизистой кашицей из бутылочек; у многих были «вздутые головы», и там «не нашлось бы ни единого ребенка, у которого ручки были бы толще моего большого пальца». Вирц спросил, как поступают с роженицами, и узнал, что «после родов восточная работница через шесть недель возвращается на завод, а ребенок остается в лагере, чтобы не мешать матери работать». Бывший охранник спросил с недоумением, чем все это может кончиться. А это все время кончается, ответили ему. Как он показал три года спустя, ему объяснили, что «каждый день умирает пятьдесят — шестьдесят детей».
Число камней с номерами на обоих кладбищах за Гинденбургштрассе далеко не соответствует цифрам смертности среди беспомощных младенцев Бушмансгофа, которые, как установил генерал Телфорд Тэйлор, «десятками погибали от болезней и отсутствия ухода». Хотя данные, разумеется, далеко не полны, но, во всяком случае, 74 процента детей в лагере умерло, 90 процентов из них — за последние семь месяцев его существования.
Однако умерли они не все, и это обстоятельство, когда танки союзников начали стремительно приближаться к Руру, привело к поистине чудовищному завершению истории Бушмансгофа. Тот, кто был в этом повинен, совершил чрезвычайно серьезное военное преступление. К сожалению, американской контрразведке не удалось установить, кто это был.
Заморенные младенцы, как и искалеченные молодые женщины, были потенциальным источником серьезных неприятностей, и следовательно, от них нужно было избавиться — и от них избавились, хотя мы никогда уже не узнаем, как именно и когда. Анна Деринг могла только сообщить суду, что эвакуация лагеря была произведена «в конце февраля».
Эвакуация Бушмансгофа затмевает все, что было совершено эссенской династией за четыре века, так как мировая история не знает ничего подобного этому лагерю. Родственникам других крупповских рабов было не известно, где они находятся, но оставшиеся в живых рабы операции «Ночь и туман» все же добирались домой после окончания войны. У каждого голенького младенца, который дрожал от холода на соломенном тюфячке за березовой рощей в Ферде-бей-Динслакен, была мать, которая знала, что ее ребенок находится там. Но, бросившись туда, едва Германия капитулировала, эти матери нашли бараки пустыми. Даже если бы матери отыскали грузовик с младенцами, невозможно представить себе, что из этого вышло бы. Ведь в подавляющем большинстве эти матери видели своих детей всего несколько минут после родов, и у несчастных женщин не было практически никакой возможности опознать своих малышей. Их ждали бы только муки обманутой материнской надежды.
Жертвам Бушмансгофа не воздвигли памятника — его нет даже среди безымянных кладбищенских камней. А на этом памятнике были бы очень уместны предсмертные слова Гете: «Света! Больше света!» — ибо в глухие уголки с детскими могилами на двух кладбищах свет почти не проникает. Да и камни, по-видимому, простоят недолго.
Если рабы Круппа были оторваны от родного дома, то и его близкие тоже были разбросаны по пяти странам. В Эссене остался один Альфрид. Бертольд, штабной офицер, находился на Восточном фронте, Гаральд был адъютантом немецкого полковника артиллерии в Бухаресте, а Экберт на севере Италии прятался в блиндаже немецкой «линии Густава». Сам же Густав и Берта жили затворниками в замке Блюнбах среди австрийских Альп.
Даже тех близких Альфрида, кто оставался в пределах довоенной Германии, война разлучила с ним и с остальными членами когда-то столь тесно связанной семьи. Валъдтраут с мужем жила в Бремене, Ирмгард оплакивала ефрейтора фон Френца. Бывшая жена Альфрида Аннелизе растила шестилетнего Арндта у тихих вод Тегернзее под Мюнхеном; Барбара Крупп фон Вильмовски жила в уединенном замке Мариенталь в двухстах с лишним милях от виллы Хюгель и почти в трехстах милях от своей сестры. Ее родственники пребывали в уверенности, что она и барон выращивают с помощью восточных рабочих сотни тонн пшеницы. И уж конечно, никто за нее не тревожился. В течение полувека Барбара была наиболее кроткой, тихой и бесцветной из всех Круппов. И Альфрид не сразу поверил, что его пожилая тетушка арестована гестапо за государственную измену, посажена в маленькую камеру уголовной тюрьмы в Галле-на-Заале вместе с десятком несовершеннолетних проституток и в ожидании суда нарезает оболочки для колбас.