Осиное гнездо

Дискалюк ничего не сказал на это. Только улыбнулся, затем пошел в потайное место, набил дипломат сто долларовыми купюрами, вызвал водителя и умчался во Львов, чтобы сесть на ближайший самолет до Киева.

Гостил он в столице слишком долго и к концу второй недели Марунька начала беспокоиться, что с ним такое, но питая тайную надежду, что муж хлопочет, чтобы ему и его семье разрешили выезд в Испанию, стала потихоньку упаковывать вещи; тщательно протирала мельхиоровые вилки и ложки, будучи убеждена, что это чистое серебро, складывала его в целлофановый мешочек, перевязывала тесемочкой, прикрепляла бирочки с надписью сколько чего, укладывала в полотняную сумку, вспоминая при этом, кто когда ей что дарил. Среди груды «серебра» попалась алюминиевая и одна деревянная ложки почти съеденные, доставшиеся по наследству еще от родителей.

— Вот с этой деревянной ложки моя матушка Ксения, царствие ей небесное, кормила меня кукурузной кашей на молоке и приговаривала: ешь, дочка, расти большая и крепкая, потому как человеку для того и дается сила, чтоб бороться с трудностями жизни. Трудно мы тогда жили; земельку и скот у нас отобрали, а отец, умница, сбежал далеко за Урал, чтоб его не арестовали, редко присылал весточку о себе, а иногда и денежные перевода, но потом замолчал, как в воду канул. Матушка убивалась по нему, всякие запросы всюду посылала и добилась таки своего: отец жив оказался, только другая, недобрая женщина сманила, полонила его, соблазнила своей нечистой юбкой, не зная того, как мы с матушкой страдаем без него в одиночестве. Никогда — никогда я чужого мужика сманивать не стану, одна буду сохнуть, как цветок подкошенный под солнечными лучами, не буду причинять горе другой бабе, у которой и без того горя хватает, не сделаю чужих детей сиротами неприкаянными. Вдвойне тяжелее сознавать, что отец жив и нет отца. Каково жене брошенной при детях, каково детям с матерью, потерявшей ориентацию в жизни? Будь благословенно имя матери, не бросившей своего ребенка! Как тяжело и как много она работала, чтоб я училась в школе, чтоб у меня было белое платье к выпускному балу, как она заботилась обо мне, пока не передала меня в крепкие руки моему дорогому Митрику. Где ты, мой Митрик, почему тебя нет уже четвертый день? Возвращайся в нежные объятия своей спутницы жизни Маруньки, которая в тебе души не чает. Если другая телом моложе, то я душой нежнее и чище, никогда тебя ни в чем не упрекала, ни в чем тебе не перечила, а всегда добра желала.

В доме никого не было: Реввола ушла в школу еще утром, а Роблен исчез, не сказав, куда.

Раздался звонок. У калитки стоял почтальон, нажимая на кнопку звонка. Марунька с сияющим от радости лицом, выбежала на крыльцо. Никак телеграмма от Митрика? едет, дорогой, наконец-то.

— С какой вестью — радостью к нам пожаловали?

— Телеграмма, срочная, — сказал почтальон, переминаясь с ноги на ногу.

— Чичас, тапки одену, я босая, — лепетала Марунька, исчезая в глубине прихожей.

— Распишитесь, вот здесь, не разворачивайте, прочтете потом, распишитесь сперва.

Марунька машинально поставила свою подпись, телеграмму положила в карман халата и вернулась в столовую, уселась на диван и чтобы удостовериться в хорошей новости, развернула текст.

«Ваш сын Дискалюк Икки Дмитриевич убит при невыясненных обстоятельствах в одной из бандитских группировок г. Львова 8 октября. Тело убитого находится в городском морге. Вам необходимо прибыть для опознания и транспортировки к месту погребения. Зам. прокурора города Иваненко».

— Не может быть! Этого не может быть! Экая шутка, злая, — закричала Марунька, швыряя текст телеграммы на пол, а затем снова хватая ее. Она еще раз пробежала текст и прочитала снова от начала до конца. В самом конце, на что она раньше не обратила внимания, были еще страшные слова: печать, подпись — верно.

У Маруньки помутилось в голове, пошли круги перед глазами, она опустила руки, выронив текст, и рухнулась на кровать.

— Митрику, иде ты?! О — оо! дитя мое дорогое, что с тобой случилося? Неправда, это неправда, такого не может быть! Икки был смирный, добрый мальчик, я знаю, я мать, а мать все знает. Само дитя не знает, а мать знает, на то она и мать. Земля у меня шатается под ногами, не устою, не пойду самостоятельно, помогите мне, сиротке, для мук рожденной.

В это время зазвенел телефон. Аппарат, что ревел сейчас, находился рядом, Мария Петровна протянула руку, поднесла трубку к уху.

— Примите мои соболезнования в связи с трагической гибелью сына. Это начальник почты Мария Ивановна.

— Это неправда, вы слышите? неправда это, мой сын не может умереть: я и отец, мы не позволим ему, зря вы соль на рану мне сыпите… зря… ох ты, мамочка моя, на кого ты меня оставила?

Вскоре прибежала дочь Реввола в слезах.

— Мама, беда! Почему нет отца? Их всех надо поймать, перестрелять — всех! Безжалостно! С ними надо поступить, как они поступили с Икки!