Основания девятнадцатого столетия

Поскольку нашим предметом является духовный мир Гер­мании, и преимущественно его мы имеем в виду, рискнем ука­зать на скрытую ось, на которой держалась основная масса рожденных в нем модернизмом духовных опытов. Для этого прежде всего надо отвлечься от массы сугубо религиозно–мистической и эзотерической литературы, трансплантированной извне (обычно ориенталистского происхождения) в западный духовный ареал. Это позволит вычленить ту линию, которая автохтонна и питается смыслами европейской духовной жиз­ни. Поиск лидеров, в личностях, судьбах, сочинениях которых выразились наиболее существенные свойства духовности и устремленности немецкого народа. Занятие довольно старин­ное и почтенное в Германии. Иногда, обычно в обстановке готовящихся судьбоносных решений, внимание к поискам на­циональных образцов и учителей жизни вспыхивал особенно сильно. Создавались перечни лиц и портретов политиков, во­енных, религиозных деятелей, философов и писателей, кото­рые претендовали войти в общепризнанный национальный канон образцов. Участие в его формировании нередко прини­мали лица, облеченные общественным авторитетом, а равно и политики. Известен перечень немцев, которым Германия обязана культурой и мощью, составленный кайзером Виль­гельмом II. Он обычен: Лютер, Гёте, Бах, Вагнер, Мольтке, Бисмарк, кайзер Вильгельм I.[31]

Публиковались популярные биографии «великих немцев» для всеобщего подражания и по­учения, что составляло важную часть официального воспита­ния в духе консолидации и национальной гордости. Этот жанр популярен и поныне. По трансформации приводимых списков «великих немцев», составленных в разное время, можно су­дить о той идеологической конъюнктуре, которая была господ­ствующей к моменту их появления. Так, в пятитомном издании «Великие немцы» за 1935–1936 гг., т. е. в период энергичного укрепления национал–социалистического государства, при­сутствуют преимущественно политики и военные деятели, средневековые персонажи. Новейший период представлен П. Гинденбургом, Хорстом Весселем(!) и еще Стефаном Геор­ге, которого идеологи рейха не теряли надежду видеть своим.[32]

Но Томаса Манна нет. Зато в таком же издании, вышедшем двадцать лет спустя, уже нет ни одного политика, даже Бис­марка, оно заполнено писателями, философами, учеными вне их этнической принадлежности, например Фрейд, Гуссерль, Шёнберг, а также Шпенглер и Маркс.[33]

Иногда за дело брались люди с серьезными установками и свободные от примитивных популистских идеологических предпочтений. И такой компен­диум давал более серьезное представление о том, кто в сфере культуры признавался творцом и выразителем национальной духовности. Примером может служить антология «Немецкий дух. Книга для чтения за два столетия».[34]

Ее составитель, из­вестный поэт и новеллист Оскар Лёрке (1884–1941), был далек от установок режима, и тем не менее в его антологии характер­но представление мыслителей преимущественно той линии, которую правомерней было бы отнести к национально–консер­вативной сектору умственной жизни и культуры Германии. Он привел тексты философов, поэтов, ученых, давших трактовку кардинальных вопросов жизни, в чем–то ставших каноничны­ми и вплетенными в миросозерцательный контекст немцев. Наряду с Гердером, Кантом, Гегелем, Карусом, Шеллингом, Фр. Листом и проч. мы с удивлением встречаем имена Фейер­баха, Гейне (!), что можно посчитать мужественным поступ­ком составителя, если знать, что антология составлялась в 1939 г. и публиковалась в 1940–м, зато ни в одном таком ком­пендиуме XX в. мы не встретим имени Чемберлена, и это не­смотря на отданные ему тогдашней официальной Германией почести: награждение Железным крестом, избрание почетным гражданином Байройта, называние его именем одной из улиц города и учреждение мемориального музея в его доме. Да и сам Чемберлен был высокого мнения о своих заслугах в деле ут­верждения германского духа и службы немецкой идее.[35] «Свы­ше тридцати лет своей жизни я устремлял все свои мысли и стремления на постижение специфически немецкого, после — на его представление и прославление. Все мои книги образуют евангелие всего того высшего, что произвела немецкая сущ­ность; все они являются книгами борьбы за эту сущность и против не–немецкого и антинемецкого», — писал с горечью Чемберлен обербургомистру Байройта после начала мировой войны, столкнувшись с неожиданной отчужденностью и по­дозрением окружающих.[36] Для них он никогда не был и не стал немцем. Компендиумы только констатировали это обстоятель­ство. Какими бы ни были перечни духовных вождей Германии, в них присутствовали Кант и Гёте, причем последний во всех без исключения нам известных. Но если Кант более удобно вписывался в интеллектуальную сферу немецкой учености, представляемой университетами, то Гёте воспринимался безо­говорочно всеми слоями общества и оказывался значимым для всех культурных сфер. И все же наибольшее значение он имел для становления той духовной линии немецкой культуры, которая ощущала свою несовместимость с научным и интел­лектуальным истеблишментом Германии. Именно в ней мы встречаемся с особым культом Гёте, самого его имени, давно отслоившегося от своего историко–культурного локуса и став­шего универсальным символом. Даже то духовное наследие Гёте, к которому апеллировали его новоявленные адепты, в ма­нере использования не обнаруживало связь с реальным куль­турным контекстом. Исторический Гёте и его художественное и теоретическое творчество остались достоянием академиче­ской науки, в первую очередь литературоведения, истории ху­дожественной культуры Германии. Но в противолежащей ей культурной сфере Гёте представал символом немецкой духов­ности, наиболее полным ее выразителем. Реальное художест­венное творчество великого поэта отступало на второй план, вместо него и теперь прежде него проступал Гёте–мудрец, Гёте–выразитель основных свойств немецкого национального духа, высшая духовно–нравственная инстанция, наконец, учи­тель жизни. Определенные возможности для такого сдвига в восприятии Гёте предоставляло само его творчество, прежде всего универсальность Гёте. Сквозь призму его многогранного и колоссального по объему творчества он представляется и как величайший поэт, и как прозаик такой же меры, и как уче­ный–естествоиспытатель, вклад в науку которого и доныне (кроме общепризнанных открытий) все еще вызывает интер­претационные споры историков науки, и как мыслитель в са­мом широком понимании этого выражения, но особенно как философ, притом в той ипостаси, которая уже под давлением точных естественных наук потускнела, признавалась архаич­ной и несовместимой с научным мышлением, именно как на­турфилософ. Мы уже не говорим о социально–политической практике Гёте, занимавшей важное место в его жизни и соста­вившей существенную часть его общего духовного наследия. И это далеко не все, что можно было бы сказать о нем. Притом, будучи личностью цельной, насквозь пропитанной жизненным принципом продуктивной деятельности, Гёте проявил эту цельность и в своем многообразном творчестве. Но рецепция уже ближайшего после него времени с неизбежностью предпо­лагала расслоение этой цельности. Гёте стал представляться в частных аспектах, отделявших его как поэта, художественную личность от Гёте–натуралиста, Гёте–натурфилософа, наконец, Гёте–мыслителя (der Geister) и провидца.