Основания девятнадцатого столетия

О Канте писали многие другие представители рассматри­ваемой нами неакадемической линии интеллектуальной куль­туры, но поднять его вровень с Гёте по символическому значению все же не смогли. Как выразителя германизма, да еще в воинственном, экспансионистском выражении, его пред­ставили только соперники Германии в Первой мировой войне, в частности в России.[45]

Гётеанство не осталось только явлением немецкой духов­ной жизни. Мы встречаем его и в соседних странах, в Англии, Франции и, конечно, в России, которая была всегда особенно чувствительна к духовным процессам в Германии. Причем в России о нем судили вовсе не только как о художественном яв­лении, чисто эстетически, но именно как об квинтэссенции не­мецкой духовности и германизма. Возможно, русское гётеанство достойно самостоятельного изучения, приняв во внимание круг лиц, прикосновенных к его усвоению и распро­странению пусть даже в какой–то период своей духовной эволюции. Мы можем указать на такие фигуры русского мо­дернизма, как А. Белый, философствующий публицист А. Топорнов, общественный и литературный деятель С. Дурылин, отчасти Мережковский и Гиппиус, писательница М. Шагинян, но в особенности на Эмилия Метнера, музыкального и литера­турного публициста, журналиста и издателя. Под влиянием этой энергичной и суггестивной личности в русскую культуру начала XX в. вошел очень жесткий комплекс идей, утверждаю­щих мощь силы, жизнестроительный пафос мифа и героиче­ского, горделивого презрения к миру, энергию стихийного инстинкта и творческий смысла насилия. В значительной мере с этим комплексом было связано увлечение музыкой Вагнера. В кругу этих идей и их носителей проявился и интерес к Чемберлену. И хотя его главные книги не были переведены, их со­держание было известно. Стараниями Э. Метнера были изданы переводы небольших фрагментов из «Оснований», а также эссе «Арийское миросозерцание».[46] Возможно, внимание сле­дует обратить не на сам характер идей, а на ту среду, на тех ее представителей, для которых они были не каким–то досадным, но все же временным увлечением и заблуждением, а весьма энергично утверждаемой мировоззренческой стихией, вирту­озно и с искусством представляемой общественному при­ятию.[47]

И когда Ф. Степун писал, что в России германофильст­во процветало в лагере крайних реакционеров и антисемитов, то называл он все же лиц своего окружения: философствую­щих писателей, модернистов и декадентов, для которых раздражающие идеи, эпатирующие принципы были необходимой принадлежностью нравственного протеста.

Мы лишь в очень приблизительной манере коснулись осо­бенностей той эпохи и того времени, на которые пришлось становление Чемберлена и дух которых он не только впитал, но и, что всего важнее, выразил в ясной однозначности. Он не был простым рупором или «барабанщиком» этих идей, каким какое–то время считал себя Гитлер, еще понимая в начале 20–х годов интеллектуальную пропасть между собой и теоре­тиками радикального консерватизма.[48] Чемберлен их суще­ственно продвинул вперед, довел некоторые из них до предельной ясности и через них дал свое толкование сущест­венных проблем его современности (философия культуры). В соединении с его неоспоримым литературным даром их выражения они обрели свойство разрушительного духовного снаряда в гуманистической культуре либерализма.

X. С. Чемберлен: становление личности и убеждений

а) Источники сведений

Жизнь Чемберлена стоит того, чтобы к ней присмотреть­ся. Сам он посвятил ей отдельный труд, исполненный в виде писем к разным лицам, к которым, видимо, питал особое до­верие и ощущение духовной близости.[49] В них он отобразил различные стороны своего духовного становления и немало места уделил своему родословию. Это и неудивительно — вопрос о крови, родственности и этнических корнях отдель­ных лиц, племен и народов занимает важное место в его воз­зрениях. Автобиография в письмах о себе вышла в то время, когда Чемберлен полностью находился в состоянии глубо­чайшего интеллектуального и вообще духовного кризиса. Надежды на переустройство мира на началах германизма рассеялись, и приходилось мириться со скорбной ситуацией униженности поверженного рейха. Вера в мощь германизма подверглась жесткому испытанию.