Основания девятнадцатого столетия

в) Становление личности.

Обретение смысла

Обращение к предкам менее всего преследовало цель по­любоваться великолепным древом рода. Несомненно, что ему важнее было установить расовые корни фамилии, нежели описать социальные условия и ее место в иерархической сис­теме английского общества. Это представлено в настойчивом увязывании психологических и интеллектуальных особенно­стей наиболее памятных ему предшественников с этнически­ми началами. Настойчиво проводится мысль о некой пред­определенности к вхождению в мир германизма. Оправданно думать, что в такой установке мы встречаем частное примене­ние к объяснению свойств индивидуальности общего правила их зависимости от коренного расового субстрата, рождающе­го основные черты индивидуального характера. Что этой сто­роне истолкования особенностей творчества, гениальности и свойств мышления исторического или культурного персона­жа Чемберлен придавал решающее значение, мы уже говори­ли прежде. Оно применено им и в отношении Вагнера, затем Гёте и Канта, это истолкование мы встречаем в изобилии в его переписке, коль скоро заходит речь о какой–либо личности. И в дальнейшем, говоря о тех, кто влиял на него в годы обуче­ния, воспитания и становления зрелости, этот расовый аспект будет всегда себя обнаруживать.

Итак, мать умерла, когда ее третьему сыну, Хьюстону, не исполнилось и года. Служба не позволяла отцу уделять семье требуемое внимание, и дети были отданы на воспитание родст­венникам. Братья поступили в распоряжение бабушки по отцу и своей тетки. С последней у Хьюстона сложились, судя по все­му, самые доверительные отношения.

Старая леди, однако, не переносила островной климат, во всем прочем оставаясь непреклонной почитательницей все­го английского. Эта несовместимость, но еще больше унас­ледованная склонность к перемене мест побуждали ее к кочевой жизни по Европе: Италия, Франция, Германия. На­конец она осела в Версале, куда и были отправлены трое ее внуков.

Более одиннадцати лет, с 1856 по 1868 г., Чемберлен прожил во Франции, и первым языком социального, а не се­мейного общения для него стал французский. По его собст­венному счету, с французской культурой, жизнью вообще он был связан без малого тридцать лет, и эта связь наложила особый отпечаток на его характер и образ мышления. По воспоминанию Г. Кайзерлинга, обычным занятием кружка, собиравшегося у Чемберлена на его венской квартире в на­чале века, было чтение вслух разных французских авторов, с которыми он считал нужным знакомить своих гостей. В его личной библиотеке французская литература всех возмож­ных жанров с XVIII в. являлась самой представительной коллекцией. И сам он весьма красноречиво описывает то острое противоречие, которое навсегда осталось в его соз­нании после того, как он упрочил себя в немецком духовном мире, не сумев разорвать узы, соединявшие его с фран­цузской культурой. До конца своих дней, едва заслышав французскую речь, он переполнялся особым чувством чегото интимного, что рождает обычно напоминание о родине, о счастливых днях детства. «Их (французов. — Ю. С.)

простота и неприхотливость, их высшая интеллектуаль­ность, их верность дружбе сделали французов дорогими мо­ему сердцу, сколь бы ни была их политика скверной, а их по­литики жалкими махинаторами». И добавляет, что ощущал себя не в духе, если день проходил без французской книги, а сам язык, способ думать и выражать свои мысли на нем дос­тавляли ему радость и остались у него неискоренимой при­вычкой.[59]

Тем не менее Франция не стала для него родиной, как и ни­какая другая страна. Теме своей неприкаянности, ощущению человека, не знающего своей родины, Чемберлен уделял не раз особое внимание и оставил строчки, задевающие душу читате­ля щемящей тоской, заключенной в них. Испытываем при их чтении странное чувство: человек, сознательно отказавшийся от страны своего рождения и отдавший себя прославлению ду­ховной отчизны, все же испытывал тоску по неукорененности; интеллектуализм оказался бессильным перед силой душевной бездомности.

Совершенно офранцузиться он не мог, ибо в семье царили английские нравы, хотя окружение было французским. Учился и воспитывался он во французском лицее. Даже франко–кальвинистское богослужение было для него более внятным, чем англиканское, ибо с детства он знал только его. Но в семействе держалось убеждение о превосходстве всего английского и ни­чтожной ценности того, что ему не соответствовало. Заложен­ная изначально в душу ребенка эта двойственность оценок и отношений в человеческом мире и делах, намекавшая на нера­венство, истекающее из природы человеческой сущности, ста­ла важным фактором психического и умственного развития Чемберлена.