Основания девятнадцатого столетия

Тетка по отцовский линии оказалась тем первым челове­ком, влияние которого определенно сказалось на личности и жизни Хьюстона Стюарта. Она стала его первой учительни­цей, обучив мальчика письму, счету, чтению и познакомив со Святым Писанием, конечно, в английском стиле, в первую очередь с Ветхим Заветом. Мальчик обязан был на память знать всех прародителей рода человеческого, патриархов вку­пе с их родословием. Все это общество уже в шесть лет ему стало «омерзительным» (выражение Чемберлена), и это отно­шение сохранилось навсегда.[64]

Она и в дальнейшем влияла на формирование его характера и интересов, на его религиоз­ность. Почти до двадцатилетнего возраста тетка оставалась учителем и другом Чемберлена; ей поверял он и свои мысли, и те духовные сдвиги, которые происходили в нем по мере его умственного становления. Возможно, ей первой он поверил свои надежды на Германию и германский культурный фено­мен в спасении и преображении мира, которые определились в нем к середине 70–х годов: «Чем больше я познаю другие на­ции, чем больше я общаюсь с людьми, образованными или нет, всех классов у всех народов Европы, тем сильнее во мне крепнет любовь к Германии и немцам. Моя вера, что все буду­щее Европы, т. е. цивилизации, мира, находится в руках Гер­мании, стала прочной. Жизнь немца совершенно иная, чем любого другого человека; в нем самосознание, чувство своего достоинства достигли высшего пункта. Он в одно и то же вре­мя мечтатель (Dichter) и практический организатор, мысли­тель и человек дела (Tuer), человек мира par excellence и одновременно лучший солдат, скептик и единственный, кто еще в состоянии верить», — писал он ей из Севильи.[65]

В этих словах сказался первый опыт философско–исторического обобщения того сдвига в европейской жизни, который произо­шел после победоносной франко–прусской войны и учрежде­ния Германской империи с энергичной целеустремленной политикой, вдохновляемой Бисмарком.

Судя по тому, что сообщает нам Чемберлен о воззрениях тетки, они были отмечены оригинальностью. Ее он характери­зует как безоговорочно верную принципам свободы как в по­литическом, так и в религиозном отношениях. Кромвеля, коего в традициях семьи принято было считать кем–то вроде пре­ступника, она признавала великим человеком и внушала эту мысль племяннику. Ненавидела Дизраэли и восхищалась Гладстоном. Питая склонность к мировоззренческим темам, она пе­реводила их в сентиментально–морализаторскую плоскость; страшилась наук, а в искусстве ее привлекало все, исполненное нравоучения и чувствительности. Все это свидетельствовало о том, что в духовном отношении особой близости между ними не было. Нравственная сентиментальность ему была чужда. И когда позже он к ней прибегал, особенно в письмах к Козиме Вагнер и к своей будущей второй жене, ее дочери, улавлива­лось что–то наигранное, литературное.

Вторым человеком, за которым Чемберлен признал влия­ние, и при этом во многих смыслах решающее, был гимназиче­ский учитель Отто Кунтце. Именно через него стало реализовываться вхождение Чемберлена в германство, потенциально, как он стал с некоторого времени полагать, заложенное в его родословной и предопределенное судьбой.

У нас нет иных сведений об этом человеке, кроме сообщае­мых Чемберленом, посему приходится полагаться на их досто­верность.

Он признавал, что до пятнадцатилетнего возраста прохо­дил только обучение, притом хаотичное и без целеустремлен­ной целостности. О воспитании или образовании не было и речи до той поры, пока на шестнадцатом году не попал в руки немецкого воспитателя, который пробудил угаснувшие в уче­нике желание и старание к образованию и регулярной учебе. Чемберлен сообщает нам много ценного в историко–культур­ном смысле о характере школьного обучения для средних классов, принятого в Англии и Франции, в котором формаль­ное многознание не предполагало основательности и учета личности обучаемого. Чтобы выйти из круга этой посредст­венности, нужно было особое обстоятельство, и таким для Чемберлена стала встреча с Отто Кунтце.