Основания девятнадцатого столетия

Карл Фогт (1817–1895) имел общеевропейскую извест­ность. Крупный физиолог, он обладал сверх того довольно большой широтой познаний в естествознании. У него Чембер­лен слушал зоологию, сравнительную анатомию и даже геоло­гию. Это был незаурядный лектор, наделенный исключитель­ной памятью. За ним закрепилась известность «вульгарного материалиста», т. е. сторонника объяснения явлений психики и духа законами функционирования природных тел, физиологи­чески. Борьба с ним и этим философским направлением со­ставила, в частности, важный аспект создаваемого в эти годы Марксом и Энгельсом диалектического материализма. Впро­чем, Фогт был довольно типичным выразителем духа «века ес­тествознания», и ничем особенным его философские воззрения не были отмечены.[80]

В то же время он позволял себе погру­жаться в общественную жизнь, в перипетии политической борьбы. Как раз он явился ярым противником германизма. Он выступал против объединения и возвышения Германии под верховенством Пруссии и питал ненависть к Гогенцоллернам, а равно к политике и личности Отто Бисмарка. Но не испыты­вал приязни и к демократам, особенно к социалистическому движению, развивал идеи какого–то не очень определенного аристократического строя.

Следует упомянуть среди профессоров и весьма известного в прошлом Альфонса Декандоля, оставившего заметный след, кроме ботаники, и в науковедении. Он обладал прекрасным гербарием, который охотно предоставлял, как и личную биб­лиотеку, в распоряжение студентов.

Все же своим истинным учителем (не в духовно–нравственном смысле) Чемберлен предпочел бы иметь Марка Тюри (Marc Thury), державшего курс анатомии и физиологии расте­ний. Но, увы, при всей удивительной широте своих познаний и интересов, он не был ботаником.

А широта эта была, если верить Чемберлену, удивительна, включая в себя, кроме массы направлений чистой науки, при­кладные уменья, социальные проблемы, теологию и спири­тизм. И при всем этом математику он считал своим главным делом. Однако обремененный большой семьей (13 детей), он оказался совершенно непрактичным человеком. Он не извлек выгод из своих многочисленных изобретений, в том числе улучшивших часовую промышленность Швейцарии, а добы­вал средства к существованию, давая бесчисленные уроки и за­нятия в гимназиях и школах. Десятки патентов, которыми он обладал, почему–то не кормили его.

Чемберлен являл собой тип усердного студента. Его работа над книгами и занятия достигали, по его свидетельству, до 13 ча­сов в сутки. Сказывалась школа немецкой педантичности, при­витой учителем Кунтце. И тем не менее он оставался человеком, способным на неожиданные решения в самый, казалось бы, не­подходящий для них момент. Впрочем, это обычное дело: реши­тельные меры обычно принимаются, когда они либо преждевре­менны, либо давно запоздали, и никогда вовремя. Так, за пару недель до осенних экзаменов в 1881 г. он, бросив подготовку к ним, поехал в Париж, где открылся 1–й Международный элек­трический конгресс, при котором впервые была устроена гран­диозная выставка применения электричества в быту. Впервые же демонстрировался трамвай, лампочки накаливания украша­ли павильоны, звучал первый граммофон. У всех на устах было имя изобретателя Эдисона. К этому времени Чемберлен был уже бакалавром физических наук. Успехи его были столь замет­ны, что он получил приглашение к написанию докторской дис­сертации. Но усиленные занятия сказались на нервной системе, и потребовался перерыв в них и лечение.

Тем не менее голова продолжала работать, и внимание Чемберлена привлек вопрос о природе так называемого корневого давления, в силу которого, считалось, вода и дре­весные соки поднимаются снизу вверх до листьев, где проис­ходит их испарение. Проблему сформулировал еще в XVIII в. англичанин Гейлс (Hales), признаваемый основателем фи­зиологии растений. Интерес к теме подкрепляется тем, что для исполнения работы не было нужды в особой лаборато­рии. Для установки нехитрых приборов можно было исполь­зовать собственную квартиру. Он приступил к опытам, которые длились несколько лет, и только к 1884 г. у него поя­вились первые определенные суждения по этому предмету. Их развитие составило текст докторской диссертации, кото­рую, хотя он и опубликовал, никогда не защищал. Но прояв­ленное усердие привело к тому, что в этот же год он пережил нервный срыв.