Основания девятнадцатого столетия

Визнер, конечно, не несет никакой ответственности за фор­мирование возникновения такой странной манеры творчества своего ученика, но и не осудил ее, ознакомившись с нею поз­же.[91] Чемберлен только оттолкнулся от примечательной осо­бенности писательской манеры крупного ученого, уловив, что занимательность письма, ошеломляющая оригинальность псевдоидеи способны произвести эффект куда более сущест­венный, чем строго научное изыскание. Так открывался путь к сознательному мифотворчеству, ставший магистральным в XX в. — веке идеологии и укрощения масс.

Визнер привлек Чемберлена и другими сторонами своей научной личности. В частности, критическим отношением к учению Ч. Дарвина и свободно–релятивистским подходом к на­учным истинам. Чемберлен видел в нем врага догматизма, имев­шего смелость заявить: «Что такое научная истина? Сегодняш­нее заблуждение!»[92] Таким образом, Визнер представлялся ему человеком, под руководством которого он желал бы двигаться дальше в науке.

Характеристика личности Визнера, его манеры общаться и вести научную практику дают ощущение действительно неза­урядного человека. Их отношения сложились наилучшим об­разом. Чемберлен даже полагал, что сам повлиял на изменение отношения Визнера к философии: первоначально осторожно–недоверчивое, оно сложилось таким образом, что «этот уче­ный в итоге мог почитаться выдающимся философом в своей науке».

Визнер, со своей стороны, оставил воспоминания о Чемберлене с весьма восторженной характеристикой своего ученика, касающейся и его способностей, и ума, и характера, даже внешности, в которой его привлекли «лучистые глаза». И упо­минает тоже о продолжительных беседах на темы науки, фило­софии и религии, т. е. «о тех вещах, которые волновали наш дух и наши сердца»,[93] косвенно подтверждая мнение Чембер­лена о своем влиянии на учителя.

Занятия в Венском университете вновь вернули все еще многообещающего, но не определившегося адепта естество­знания к проблемам наук о растительном мире, о природе жи­вого. Возможно, этот выбор и устойчивый интерес к пробле­мам биологии не имел в себе ничего удивительного. Вторая половина XIX столетия — это время невероятного развития биологии практически во всех областях, касающихся сущно­сти и проявлений феномена жизни. Рискнем даже заявить, что эта линия европейской науки опережала все другие, хотя тра­диционно полагают, что первенствовала физика. В биологии были сделаны существенные открытия, потеснившие туман­но–мистические фантазии о живом или противоположные им механистические модели живого организма, столь типичные в предшествующие столетия. Для современного читателя выс­шее достижение биологии этого времени обычно связывается с вариантом эволюционной теории происхождения видов жи­вотного мира, данным Ч. Дарвином. Мы уже говорили об эф­фекте, произведенном им, с неизбежным воздействием на мышление культурологов и социальных философов. Но это был, хотя и важнейший, но все же эпизод в развитии наук о жи­вотном мире, не говоря о том, что дарвиновское учение вызва­ло к жизни и контручения, способствовавшие в не меньшей мере развитию биологии.

Венский университет располагал первоклассными научны­ми кадрами в этой области. Один из них — профессор Клаус (Claus), мировой известности зоолог. Он одним из первых предпринял опыт внедрения в учебную программу курса дар­винизма. Известие о готовящемся курсе вызвало огромный ин­терес, и на него записались студенты всех факультетов, в том числе юристы, философы, филологи. Чтение началось при пе­реполненной аудитории. Все ожидали услышать нечто исклю­чительно важное, переворачивающее все обыкновенные представления о живой природе и человеке, что в общем мне­нии связывалось с дарвинизмом. Но слушателей ожидало раз­очарование: профессор говорил языком строгой сухой науки, а не эффектных парадоксов и ошеломляющих сенсаций. Уже на третьей лекции оказалось только шесть слушателей, по точно­му счету Чемберлена. Среди них был и он.

Энтузиазм в стремлении овладеть научным знанием в воз­можной полноте достоин удивления. Круг его чтения и само­стоятельных штудий выходил далеко за пределы отвечающих университетским требованиям.