Основания девятнадцатого столетия

Даже если основываться на собственных указаниях Чембер­лена, приходится удивляться количеству прочитанных им книг и авторов хотя бы только во время учебы в Вене. Но он столь же ревностно изучал естественные науки в Женеве, в Дрездене и Флоренции, хотя какого–то особого плана и руководства в этих занятиях мы обнаружить не можем. Он не забывает ука­зать эти книги и имена. Судя по приводимым им сведениям, он должен был находиться в полной осведомленности о тенден­циях развития биологических наук, о новинках в области гипо­тез и теорий, касающихся зоологии, ботаники, физиологии и человека. Визнер был учеником Менделя, и это дало возмож­ность Чемберлену познакомиться с сущностью опытов послед­него и их теоретического значения. Таким образом, Чемберлен следил за генетикой почти с самых начал ее возникновения. Знал он и труды Вейсмана. Об этом он сообщает в письме баро­ну Иксюолю, который сам был, как мы отметили, выдающимся биологом и пионером ряда теорий о природной среде.

В этом же письме он сообщает об изучении трудов последо­вателей Дарвина, теоретиков эволюционизма первого разбора: Альфреда Рассела Уоллеса (1823–1913), основателя зоогеогра­фии и родоначальника теории естественного отбора; Эрнста Генриха Геккеля (1834–1913), едва ли не самого правоверного дарвиниста, но обладавшего и самостоятельным научным вкладом в развитие учения об экологии и развитии человека;[94]

Томаса Генри Гексли (1825–1895) — также энтузиаста эволю­ционизма, заложившего основание эволюционной биологии. К этим корифеям следует присоединить таких знаменитых ученых, как В. Оствальд (1853–1932), В. Бёльше (1861–1939), также внесших решающий вклад в утверждение естественно­научного миросозерцания, очевидно, господствовавшего в на­учном мире Европы.

Но Чемберлен не был ими очарован. Его замечания о дарви­низме и эволюционизме скорее ироничны, свидетельствуя, что внутренне он ориентировался на иные представления о жизни и живом организме.

Носители этих представлений, даже при весьма высокой оценке их вклада в науку, тем не менее составили в некото­ром роде маргинальную линию в биологии. Вокруг их идей слишком часто разыгрывались споры с уничижительными комментариями, сами они с трудом находили признание и достойное место в ученом сообществе. Но для Чемберлена в их воззрениях виделось нечто более существенное, чем то, что господствовало как истина в университетских кругах. Следует также отметить, что внимание в ряду этих ученых привлекали те философы, которые в его сознании утверди­лись как проводники мудрости. Таким был для Чемберлена, в частности, А. Шопенгауэр. Именно через него он вышел на оригинального ученого и мыслителя Каспара Фридриха Вольфа (1734–1794). Его научное наследие не только до кон­ца не исследовано и не оценено, но и полностью еще не опуб­ликовано.[95]

Круг его научных интересов широк, но его до­ныне наиболее известные идеи относятся к учению о морфологии растений, которое он в значительной мере и соз­дал, развив начала эмбриологии и метаморфоза растений. Эти понятия, нередко приписываемые только заслуге Гёте, вошли в арсенал философии культур. К такому же типу уче­ных принадлежал и отец научной танатологии французский анатом и физиолог Мари Франсуа Биша (1771–1802). Не­трудно видеть, что воззрения указанных ученых и их понима­ние живого организма и происходящих в нем процессов выполнены в иной концептуальной установке, чем принятые эволюционистами и дарвинистами. Ее характеризовал прин­ципиальный отказ от всякого редукционизма, утверждение понимания организма как особой самодостаточной це­лостности, развивающейся или раскрывающей свои мета­морфические стадии преимущественно энергией своей соб­ственной жизненной силы. Таковы установки Де Фриза (1848–1935), генетика и ботаника, учившего о скачкообраз­ных мутациях видов, без постепенного накопления откло­няющихся изменений, что соответствовало бы эволюциониз­му. Его имя, как и имена Карла Нэгели (1871–1891), Карла Бэра (1792–1876) с высочайшим пиететом мы встречаем в записках Чемберлена. Последнему достался особый букет славословий как мыслителю, предопределившему тенденции будущей науки. Некоторые характеристики, даваемые Чемберленом К. Бэру, не лишены верности и проницательности.

Опять–таки, говоря о К. Бэре, он признается, что смог присту­пить к изучению его трудов только после основательной предварительной подготовки — Vorschule, чем была достиг­нута возможность «оценить этого предтечу нового мышле­ния... с надлежащей зрелостью суждения и пониманием ори­гинальности достигнутого (Бэром)». Чемберлену оказалась чрезвычайно близка интеллектуальная установка великого ученого, которую он улавливает в указании на то, что для верного понимания предметов, имеющих значение для ду­ховного мира человека, «совершенно недостаточно скальпе­ля или микроскопа, для этого необходима хотя бы искорка ге­ниальности и широкая культура духа».[96]