Основания девятнадцатого столетия

Сам Чемберлен признавал, что работа над биографией име­ла для него судьбоносное значение. Все знатоки проблемы сходятся на том, что она явилась реализацией серьезно подго­товленного и обдуманного в серьезности идеологического предприятия. До нее была музыка Вагнера, даже «дело Вагне­ра», но не было его самого. Доныне образ Вагнера размывался в биографических перипетиях, передаваемых по слухам, фик­сируемых в воспоминаниях или в научных биографиях. Он ни­чем не выделялся из сонма других деятелей музыки и подвер­гался искушениям дискредитации, что проявилось в «деле Прэгера». Книга Чемберлена представляла целостный образ Вагнера как человека, изначально осененного великой идеей о преобразующей силе искусства, подчинившего служению ей всю свою жизнь, весь свой великий талант, человека — борца за священное дело, преодолевающего все преграды здешнего мира и озаряющего новое будущее человечества. Человечество нуждается в обновлении, и оно, как «регенерация» человека, может прийти через новое искусство. Идея «регенерации» объ­единяет жизнь и творчество мастера, и он ей не изменял до кон­ца своих дней.

Изложение творческой жизни Вагнера предваряет обшир­ное «введение», в котором Чемберлен излагает свои мысли о том, как надо подходить к прояснению жизни человека. Это своего рода интеллектуальный инструментарий автора, некое его методологическое кредо. Одновременно с этим он касается и разъяснения духовного феномена Вагнера. Кое–что из ска­занного им достойно внимания, поскольку находится в согла­сии с теми теоретическими поисками, которые привели к из­вестной «теоретико–методологической революции», когда трудами В. Дильтея, В. Виндельбанда и Г. Риккерта было обо­сновано разделение знания на два корпуса наук: «науки о при­роде» и «науки о культуре», и тем утверждалась концептуальная и методологическая автономия и самодостаточность последних. Нет сведений, что Чемберлен находился в русле новых веяний, но ряд его мыслей, например о значении «сим­патии», включенности исследователя в жизненный мир инди­видуальности, подлежащей пониманию, об особом статусе субъективности как предпосылки выхода на объективное зна­ние, оказались созвучны этим поискам.

Поскольку Чемберлен находился в русле того интеллекту­ального тона, которое берет начало от Гёте и развивалось Шопенгауэром, то для него безусловным представляется структурирование мира на целостности, обладающие своим внутренним содержанием и жизненным творческим импуль­сом. Поэтому никакая рациональная аналитика, демонтаж единой качественно определенной структуры на ее части или элементы ради их познания не ведет к постижению этой цело­стности. Все самое существенное сосредоточено внутри инди­видуальности. Поэтому, чтобы постичь тайну личности Ваг­нера, предстояло увидеть его «изнутри» неким внутренним взглядом так, как он бы видел самого себя: «Это есть единст­венный метод познать человека», — заключает Чемберлен. «Истина есть внутренний светильник». Свет извне, скользя по поверхности образа, ослепляет исследователя. Внутренний же светильник, оставляя исследователя в тени, освещает сам предмет, делая его прозрачным.[140]

Но у внешнего взгляда все же есть одно преимущество: он позволяет видеть творца в кон­тексте его времени, в исторической перспективе. Впрочем, этой целью Чемберлен пока не задавался. Этот подход будет им использован в монографии о Канте.

Таким образом, Чемберлен предложил как путь к понима­нию единства творца и его дела то, что именуется «эмпатическим» подходом: «вживание», «вчувствование», «растворе­ние» исследователя во внутреннем мире предмета постижения. Такой подход роднит его исследовательскую философию с той, что в эти же годы упрочивалась в «баденско–гейдельбергской» школе «наук о культуре». Свою философию познания человека (имеется в виду только творческая личность) он сво­дит к нескольким принципам.

Чемберлен выступил, как мы говорили, решительным врагом исследований, достоинство которых определяется мелочным копанием в отдельных биографических фактах, тщательным накоплением последних и чисто формальным их упорядочением. Как мы сказали, он предпочитает руковод­ствоваться «принципом Шопенгауэра», ориентировавшего ис­следователя на поиски того одного–единственного деяния (Handlung), через которое раскрывается вся полнота жизнен­ного мира человека. Есть у каждого человека такое роковое деяние, в котором он сосредоточен во всей своей полноте. От­казываясь от погружения в хаос биографических фактов, надо стремиться к простоте. Она является основой построения це­лостного образа.