Основания девятнадцатого столетия

Успех книги о Вагнере, столь обрадовавший Козиму и ее окружение, убедил Чемберлена, что он способен на большее. Прежняя тема была почти исчерпана. Но через Вагнера он не мог выразить полноту своего понимания германизма. Эта тема постепенно стала доминантой в его размышлениях и внутрен­ней работе. Он считал своим главным делом дать культур­но–историческое обоснование возникновения германизма, его принципов и борьбы за утверждение в качестве истинной куль­туры и истинного гуманизма. Все прочее, что до этого было им сделано, включая прояснение природы еврейского феномена в мировой культуре, было лишь частным приближением к этой основной теме. И то, что в представлении первых читателей и интерпретаторов этого «opus vitae» Чемберлена, а тем более последующих, антисемитизм этого сочинения затемнил собой всю концепцию, содержащуюся в нем, может быть понято ско­рее обстоятельствами времени и ситуативным фактором: анти­семитизм являлся конкретным движением, перед собой он видел конкретного врага, а германизм размывался в культур–философском спекулятивизме.

Считается, что опять–таки издатель Хуго Брукманн предло­жил Чемберлену попробовать силы в чем–то более серьезном. И он, считая себя уже готовым к большой работе, с радостью принял это предложение. Как и работа над Вагнером, новая по­шла быстро и была завершена и издана в 1899 г. С нею Чембер­лен связал самые честолюбивые надежды, вложил в нее все, что было им наработано за все предыдущие годы размышле­ний, чтений и находок. И действительно, сочинение стало тем основным делом, которым Чемберлен вошел, хотя и одиозно, в историю идеологической жизни Европы.

Огромный объем сочинения (первое издание в двух то­мах) содержало почти 1100 страниц — цитирование, ссылки, введение, с изложением методологических соображений, и проч., создавали впечатление, что читателю предложили серьезный научный труд, плод многолетних научных изыска­ний. Чемберлен был первым, кто предостерегал читателя от такого отношения к себе как ученому и к сочинению как на­учному трактату. Мы уже об этом говорили, но настойчи­вость, с которой он повторяет эту мысль, заставляет и нас ос­тановиться на ней еще раз.

В период работы над «Основаниями» (1897) он писал Вольцогену: «Но я вовсе не ученый, быть им я неспособен ор­ганически, меня интересует только жизнь, жизненное (Lebendige)». Полгода спустя, уже в предисловии к готовяще­муся к выходу в свет своему труду, он опять пишет: «Харак­тер этой книги обусловлен обстоятельством, что ее автор — человек неученый». Предупреждение не служит превентив­ным извинением за возможные погрешности с научной оцен­ки труда. Совсем напротив. Во–первых, только человек, не ограниченный предрассудками профессионализма, способен был приняться за сочинение с такими рискованными обобще­ниями и мог проявить мужество представить столь грандиоз­ный труд. Кроме того, ссылки на многие исследования делаются не ради подлаживания к ним, а как раз чтобы им противоречить. Эти мысли и проводит настойчиво Чембер­лен, представляя свою книгу. Впрочем, как бы ни были ин­тересны его суждения о роли дилетантизма (в так наз. «итальянском» смысле),¹⁷⁴ разламывающего границы узких научных специализаций, но не они в данном случае интересу­ют нас. Мы ограничились только несколькими суждениями об этом сочинении, которое, безусловно, составило эпоху в том сегменте знания, в котором пересеклись история, культуроведение, история учености, искусства, языкознания, лите­ратуры и других сходных наук.