Основания девятнадцатого столетия

Я называл уже их любовь к Родине. Это было основной чер­той древнеримского бытия. Это не была чисто интеллектуаль­ная любовь эллинов, которая любила петь и била ключом, но легко поддавалась предательским корыстным внушениям, не многословная любовь евреев: всем известно, как трогательно евреи описывают «вавилонский плен», но отправленные вели­кодушным Киром с сокровищами на родину, они охотнее при­несли денежные жертвы и просто выпроводили самых бедных на родину, но не хотели покинуть чужую страну, где им так хо­рошо жилось. Нет, любовь римлян была верной, немногослов­ной, абсолютно не сентиментальной, но готовой на любые жертвы. Ни один мужчина и ни одна женщина не колеблясь от­дали бы жизнь за Отечество. Как объяснить такую безмерную любовь? Рим (в древности) не был богатым городом. Даже не покидая границ Италии, можно найти более плодородные мес­та. Но Рим давал и гарантировал в нравственном отношении достойное человеческое существование. Римляне не изобрели брак, они не изобрели право, они не изобрели упорядоченное, обеспечивающее свободу государство: это все вырастает из че­ловеческой природы и встречается повсюду в той или иной форме и в той или иной степени. Но то, что арийские народы понимали как основу нравственности и культуры, нигде, кроме как у римлян, не утвердилось.¹⁰⁸

Разве эллины слишком внезапно стали цивилизованными, очутившись очень близко к Азии? Разве почти столь же ода­ренные кельты на диком севере сделали себя настолько дики­ми, что они поэтому ничего больше не могли создать, ничего больше организовать, не могли основать государство?¹⁰⁹

Раз­ве в Риме кровосмешение внутри общего материнского пле­мени не оказало влияние, одновременно с обусловленным географическими и историческими обстоятельствами естест­венным отбором, на появление чрезвычайных дарований (ко­нечно, сопровождавшихся явлениями обратного развития?¹¹⁰

Не знаю. Одно ясно, что до римского не было священного, достойного и одновременно практического регулирования брака и семьи. Точно так же и рационального права, покоя­щегося на надежной, способной к совершенствованию и раз­витию основе, и достойной выдержать бури хаотичного вре­мени государственной организации. Если просто скроенный механизм древнего римского государства зачастую работал неуклюже и требовал основательного ремонта, но это был великолепный механизм, отвечавший требованиям времени и цели. Право с самого начала воспринималось и мыслилось очень точно, и его ограничение отвечало обстоятельствам. И семье!

Она была единственно только в Риме и такой прекрасной, ка­кой больше никогда не видел мир! Каждый римский гражданин, будь то патриций или плебей, был господином, даже королем в своем доме: его воля распространялась до смерти через обяза­тельную свободу составления завещания и святость завещания, его дом был защищен от вмешательства властей более прочны­ми правами, чем наши. В противоположность семитскому пат­риархату он ввел принцип агната (родственник по мужской линии)¹¹¹

и таким образом упразднил все женское хозяйство. На­оборот, mater familas почитали как королеву, ценили и любили ее. Где в тогдашнем мире было подобное? По ту сторону циви­лизации, может быть, внутри нее — нигде. Поэтому римлянин любил свою Родину такой верной любовью и проливал за нее кровь. Рим был для него семьей и правом, выступающей скалой человеческого достоинства в бушующем диком прибое.

Не нужно думать, что что–то великое в этом мире может совершиться без содействия чисто идеальной силы. Идея одна не сделает этого. Должен присутствовать ощутимый ин­терес, даже если это, как у мучеников за веру, потусторонний интерес: без добавления идеального борьба просто за выгоду имеет мало силы сопротивления. Высокую действенность дает только вера, и именно это я называю, в противополож­ность непосредственным интересам момента, будь то удо­вольствия, имущество или еще что–то, идеальной движущей силой. Как говорит Дионис о древних римлянах: «Они счита­ли себя великими и поэтому не имели права сделать что–то недостойное их предков» (I, 6). Иными словами, они были идеалом для самих себя. Я имею в виду слово «идеал» не в упадническом, расплывчатом смысле романтического «сине­го цветка», но в смысле той силы, которая побуждала эллин­ских скульпторов создавать из камня бога и которая учила римлянина его свободу, его права, его соединение с женщи­ной в браке, его единство с другими мужчинами в одну еди­ную сущность рассматривать как нечто самое драгоценное, что может дать жизнь. Скала, как я сказал, не заоблачный ку­кушкин дом. Как мечта он существовал в большей или мень­шей степени у всех индоевропейцев: благоговение, святую серьезность мы встречаем в различных видах у различных членов этой семьи. Но упорная сила для осуществления на практике не была никому присуща так, как римлянам.