Основания девятнадцатого столетия

После того как мы обсудили в более узком смысле полити­ческий аспект, рассмотрим государственное право и идею, прежде чем перейдем к частному праву.

Пока Рим действовал творчески положительно — полтысячелетия до Цезаря, а затем еще более ста лет в агонии¹²³

он мо­жет казаться не имеющим идей; он только создает, он не думает. Он создает Европу и он уничтожает, насколько воз­можно, самых опасных врагов Европы. Это положительное на­следие того времени. Даже страны, которые Рим никогда не завоевывал, например большая часть Германии, восприняли все ростки государственного порядка — как основного усло­вия каждой цивилизации. В наших языках сохранились рим­ские основы управления. Мы живем по твердо установленным порядкам и не можем представить, что когда–то могло быть иначе. Ни один человек тысячу лет до нас не имел ни малейше­го представления об организации государственной машины; нам все кажется необходимым и врожденным: право, мораль, религия, само государство. Но вся история человечества дока­зывает, что самым трудным делом было изобрести и осущест­вить упорядоченное, прочное и одновременно достойное свободных людей государство. Самая прекрасная религия была в Индии, совершенное искусство в Афинах, удивитель­ная цивилизация в Вавилоне, но им не удалось создать ста­бильное правовое государство. Для этого подвига Геракла было недостаточно отдельного героя, только целый народ ге­роев мог осуществить его, каждый достаточно силен, чтобы приказывать, каждый достаточно горд, чтобы подчиняться, все едины в своем желании, каждый защищает свое личное право. Когда я читаю римскую историю, я должен с содроганием от­вернуться; если я вижу два несравнимых творения этого наро­да, государство и частное право, то я могу только склониться в немом восхищении перед таким духовным величием.

Но этот героический народ вымер. После того как он полно­стью угас, на его место, как мы видели, пришел второй период римской политики. Чужие властители управляли, и чужие пра­воведы завладели как неподражаемым живым частным правом (они воображали, что его дальнейшее совершенствование не­возможно, а возможно только вырождение), так и обществен­ным правом и государственным правом. Эти советники короны были чаще всего выходцы из Малой Азии, греки и се­миты, т. е. признанные мастера манипулирования абстрактны­ми мыслями и юридического крючкотворства. И вот возникло восприятие римского государства, при котором не изобрета­лось ничего нового, но многому давалось другое толкование, оно возводилось в принципы и затем кристаллизовывалось в неподвижные догмы. Этот процесс аналогичен приведенному в разделе об эллинском искусстве и философии. Римская рес­публика была живым организмом, над которым непрерывно работал народ и изменял его. Никогда не возникал вопрос о ру­ководящих «принципах», никогда настоящий момент не хотел подчинить себе будущее. В результате высшие чиновники суда, преторы, хоть и назначаемые на один год, при вступле­нии в должность издавали так называемый «преторский эдикт», в котором объявляли принципы, которым они намере­вались следовать в правосудии. Таким образом становилось возможным соответствовать изменяющимся времени и об­стоятельствам. Подобным же образом все в этом государстве было гибким, все отвечало требованиям жизни. Подобно тому как поэтические мысли греческих философов и их мистиче­ские толкования непознаваемого были преобразованы в эллино–семитской Александрии в догматы веры, так и теперь государство и право стали догмой, и сделали это примерно те же люди. Мы унаследовали эти догмы, и для нас немаловажно знать, откуда они произошли и как возникли.

Один пример. Наше понятие монарха происходит не от гер­манцев, не от восточных деспотов, но от ученых юристов, ко­торые состояли на службе у иллирийского пастуха овец Диоклетиана, иллирийского пастуха крупного рогатого скота Галерия (Galerius), иллирийского свинопаса Максимина (Maximinus) и т. д., и это, говоря по правде, пародия на великие римские государственные мысли.