Основания девятнадцатого столетия

После упадка истинного римского народа эта идея — идея римского государства — возникала в умах отдельных, призванных к власти людей. Август, например, считал, что он вновь создал Римскую республику, иначе Гораций не стал бы хвалить его за это. Тиберий, который преобразовал уже до это­го бывшее наказуемым оскорбление величия римского на­рода (crimen majestatis) в понятие совершенно нового преступ­ления, — оскорбление величия его императорской персоны, — сделал таким образом огромный шаг на пути к превращению действительного, созданного народом свободного государства в простую идею, такой шаг, что мы в XIX веке еще не верну­лись назад. Но в сердцах закрепилась мысль, что Нерон убил себя из–за того, что Сенат заклеймил его как «врага республи­ки». Вскоре, однако, нашлись люди, которые не бледнели от магического слова senatus populusque romanus: солдаты избра­ли носителя Римской империи. Это продолжалось недолго, и римляне, как вообще итальянцы, были исключены из этого достоинства: испанцы, галлы, африканцы, сирийцы, готы, ара­бы, иллирийцы сменяли друг друга. Ни один из них, видимо, даже отдаленно не был в родстве с теми мужами, которые без­ошибочным инстинктом создали римское государство. Но идея продолжала жить. В испанце Траяне она даже достигла наивысшего блеска. Для него и его ближайших последователей она проявлялась как цивилизующая сила, которая действует как завоеватель только там, где необходимо укрепление мира, поэтому, очевидно, можно сказать, что во времена Антония римская мысль, которая жила ранее в народе только как ин­стинкт, не как намерение, стала осознанной, но так, как это воз­можно только в уме мыслящих иностранцев, которые совер­шенно объективно восприняли чужое, чтобы воплотить его в жизнь.

Это время оказало большое влияние на будущее. Когда впо­следствии обращались к идее Римской империи, то это проис­ходило под влиянием и в подражание Траяну, Адриану (Hadrian), Антонию Пию (Antunius Pius) и Марку Аврелию. Но все же весь этот период пронизан своеобразным бездушием. Здесь господствует разум, сердце молчит. Бесстрастный меха­низм проникает в душу, которая поступает правильно не из любви, но из разума: «Монологи» Марка Аврелия являются от­ражением этой конституции духа, чувственные заблуждения Фаустины, его супруги, — неизбежной реакцией. Корни Рима, страстная любовь к семье, к своему дому, были вырваны. И да­же знаменитый закон против холостяков с премиями за рожде­ние детей (Lex Julia et Papia Poppaea) не смог заставить полю­бить брак. Где не приказывает сердце, нет ничего.