Основания девятнадцатого столетия

Если право не является врожденным принципом, не явля­ется наукой, которую можно исследовать, но есть целесооб­разное использование человеческой предрасположенности к совершенствованию цивилизованного общества, то становит­ся понятным, что будут и должны быть различные виды права. В конечном счете на право влияют две вещи, которые придают ему особую окраску: моральный характер народа, в котором оно возникло и от его аналитической проницательности. В ре­зультате удачного соединения обеих, что встречается в истории только один раз, для римского народа появилась возможность возвести очень совершенное правовое здание.¹⁴¹

Простой эго­изм, жажда собственности никогда не смогут создать долго­временное право; наоборот, на примере римлян мы видим, что уважение перед притязаниями других на свободу и собствен­ность является моральной основой, на которой одной можно строить для вечности. Один из известнейших знатоков римско­го права и народа Карл Эсмарх пишет: «Чувство права и не­справедливости у итальянских ариев сильное и непритворное; в самообладании и, если нужно, самопожертвовании находит свое высшее выражение вытекающая из их внутренней потреб­ности и вынесенная из сокровеннейшей сущности доброде­тель». Умея владеть собой, римлянин был призван владеть миром и развивать идею государства. Умея жертвовать своим собственным благом для общего, он доказал свою способность устанавливать основные принципы права на частную собст­венность и индивидуальную свободу. К высоким моральным свойствам добавились также необычайные умственные. Не имея никакого значения как философ, римлянин был величай­шим мастером в абстракции твердых принципов, полученных из жизненного опыта, — мастерство, особенно заметное при сравнении с другими народами, например с афинянами, кото­рые, будучи сказочно одаренными, будучи такими большими любителями правовых споров и софистских правовых загадок, в этом пункте оказались вечными дилетантами.

¹⁴²

Эта своеоб­разная способность уметь поднять определенные практические обстоятельства до точного описания «понятий» обозначает ум­ственный подвиг. Лишь теперь общественные отношения при­обретают порядок и ясность, подобно тому, как только после появления абстрактных собирательных слов стало возможным более высокое, упорядоченное мышление. Теперь больше не идет речь о темных инстинктах, о неясных, изменчивых пред­ставлениях о справедливости и несправедливости, но теперь обстоятельства упорядочены в «типы», и после изобретения новых правовых норм или расширения уже существующих должны быть урегулированы. Поскольку жизненный опыт рас­тет и жизнь принимает все более запутанные формы, острый взгляд римлян постепенно открывает внутри отдельных типов «виды». «Что касается продуманных правовых понятий, то здесь римское право является признанным учителем для циви­лизованного мира и останется им впредь», — говорит профес­сор Ляйст, который более чем кто–либо другой сделал для того, чтобы доказать, что высшая школа должна отказаться от при­нятой сегодня односторонней точки зрения на историю рим­ского права и должна учить видеть римское право как звено в цепи, как одну из ступеней, «на которую поднялся арийский ум при выяснении правовых понятий». Чем подробнее мы изуча­ем многочисленные попытки создания права наряду с рим­ским, тем более мы признаём необычайные заслуги Рима и понимаем, что это не упало с неба, но было творением ума ве­ликолепных, добросовестных людей. Нельзя не отметить: по­мимо способности к самообладанию, абстракции и точному анализу, у римлян добавляется еще третий, особый дар пласти­ческого изображения. Здесь проявляется родство с эллиниз­мом. Римляне также были художниками: они были ими в ясном пластическом изображении запутанной государственной ма­шины, — ни один теоретик мира не придумал бы такой госу­дарственный организм, который можно было бы рассматривать скорее как произведение искусства, чем как произведение ра­зума. Они еще более художники в пластическом образовании правовых понятий. И в высшей степени характерным является тот способ, которым римляне стремились выразить свою пла­стику понятий также и в правовых действиях, изобразить по­всюду «внутренние различия внешними средствами, вынести внутреннее на поверхность».¹⁴³ Это исключительно художест­венный инстинкт, выражение специфически индоевропейских склонностей. В этом художественном элементе заключается также магическая сила римского наследия, неистощимого и на­вечно несравнимого.