Основания девятнадцатого столетия

Позднее эллины и семиты имели большие заслуги как дог­матики и адвокаты, итальянцы — как правоведы, французы — как систематизаторы, немцы — как историки. Но ни у одного из этих народов не нашлось почвы, чтобы вырастить это дере­во до зрелого возраста. У семитов, например, отсутствовала моральная основа, у немцев — проницательность. Семиты имели высокие моральные качества, но не те, из которых могло выйти право для цивилизованных народов, так как пренебре­жение к правовым притязаниям и свободе других людей явля­ется повторяющейся чертой у всех народов с семитской кро­вью. Уже в древнем Вавилоне они имели четко выработан­ное торговое и обязательственное право, но даже в этой ог­раниченной области ничего не было сделано, чтобы противо­действовать страшному ростовщичеству, а о соблюдении че­ловеческих прав, например свободы, там никогда даже и не думали.¹⁵² Даже при более благоприятных условиях, напри­мер, у иудеев никогда не наблюдалось даже склонности к на­стоящему созданию права. Это кажется странным. Один–единственный взгляд на правовые нормы величайшего еврейского мыслителя Спинозы разрешает загадку. В политическом трак­тате («Politischer Traktat») (II, 4 и 8) мы читаем: «У каждого столько права, сколько у него власти». Пожалуй, можно пред­положить, что здесь констатируются фактические отношения, так как эта вторая глава переписана с книги «Vom Naturrechte» («О естественном праве».

¹⁵³ Однако в «Этике» (ч. IV, приложе­ние 8) написано черным по белому: «По высшему праву приро­ды каждому человеку неограниченно разрешается делать то, что, по его мнению, будет служить ему на пользу». И в рас­смотрении Von der wahren Freiheit говорится: «Чтобы достичь необходимого для нашего блага и нашего покоя, нам не требу­ются никакие другие принципы, кроме одного, что мы должны принимать к сердцу только то, что нам выгодно».¹⁵⁴

То, что столь честный человек не смущается строить на такой основе учение о чистой морали, является прекрасным свидетельством его врожденного дара казуистики. Мы видим, что на иудей­ской почве не могло вырасти римское право, разве только какой–нибудь упрощенный кодекс, который пригодился бы королю Конго Типу Тибу.¹⁵⁵ Только на основании изобретен­ного индоевропейцами и до тонкостей разработанного права, еврей мог открыть свои достойные удивления юридические способности. Иначе обстоит дело с немцами. Самопожертвова­ние, стремление «строить изнутри вовне», подчеркнутый эти­ческий момент, неукротимое чувство свободы, короче говоря, моральные качества были им присущи в полной мере. Но не умственные. Проницательность ума никогда не была нацио­нальной чертой тевтонцев. Это настолько очевидно, что дока­зательства излишни. Шопенгауэр утверждает: «Истинным национальным характером немцев является неповоротливость». Во всяком случае, на пути немецкого ума в формирова­нии права стоят его большие дарования: его несравнимая фантазия (в противоположность плоской эмпирике мира рим­ских представлений), творческая страстность его души (в про­тивоположность холодной трезвости римлян), его научная глубина (в противоположность практической политической направленности народа с прирожденным правом), его живое чувство справедливости, правомерности (в общественном от­ношении) — всегда гибкая трубка в сравнении со строго право­вым взглядом римлян). Нет, этот народ не был способен довести технику права до высокого совершенства. Это очень похоже на древних индоариев, «полное отсутствие юридиче­ской способности различать» которых изобразил Йеринг в сво­ей «Vorgeschichte der Indoeuropäer», § 15.

Семья

Предлагаю еще одно национальное сравнение между элли­нами и римлянами в отношении к формированию права. Оно вскрывает ядро римского права, на которое я могу обратить особое внимание в этой книге, этого достаточно, чтобы почув­ствовать, насколько сильно наша цивилизация обязана рим­скому наследию. Одновременно это короткое наблюдение, которое берет начало в древности, приведет нас к животрепе­щущим вопросам нашей современности.