Основы этнополитики

Основная угроза для искусственных образований такого толка — именно этнополитическая. Понятно, что при таком подходе дверь во «французскую нацию» оказалась раз и навсегда открыта для всех желающих (начиная с цветных жителей собственных колоний), ибо сущность конгломерата никак не изменится, если вместо 10 компонентов в нем станет их 100 или 1000. Конгломерат — он и есть конгломерат. Идейно оформив эту конгломератную сущность как единую нацию, заложив такое понимание в самый фундамент новой государственности, французы оказались в заложниках собственных фальшивых идей. И теперь эта идеология, самим ходом истории доведенная до абсурда, заставляет их, белых европеоидов кроманьонского извода, называть и считать французами натурализовавшихся во Франции бесчисленных негров, арабов, китайцев, вьетнамцев и еще бог знает кого. Что с точки зрения любого независимого и непредвзятого наблюдателя есть злокачественный бред и полная чепуха, с точки зрения политики — опаснейший просчет, а с точки зрения науки — ересь[360].

Парадокс в том, что сама история однажды развенчала весь абсурд французской концепции нации. В годы Второй мировой войны, когда Франция была оккупирована гитлеровцами, ее суверенитет, понятное дело, был аннулирован и не существовал, а следовательно, не могла идти речь ни о гражданстве, ни о согражданстве — то есть пресловутой «французской нации». Однако, французский народ именно как этнос, не имеющий суверенной государственности, был, все же, представлен в международном сообществе национально-освободительным движением «Свободная Франция», а генерал де Голль был признан руководителем «всех свободных французов, где бы они ни находились». То есть, в этот исторический момент правосубъектностью обладали и были носителями суверенитета вовсе не «граждане Франции», коих де-юре не существовало, а именно французы как таковые, как народ! Оль и Ромашов справедливо и остроумно резюмируют по данному поводу: «Таким образом, пример Франции, традиционно считающейся родиной этатистской политико-правовой модели нации, продемонстрировал, что модель эта не может рассматриваться как универсальная и работающая при любой политической ситуации»[361].

Еще раз подчеркну, что этот абсурд и эта ересь были следствием французской философско-правовой традиции Просвещения XVIII века, выросшей на специфической почве мультиэтничной общности, затиснутой в границы единого государства. Так, теоретик права Монтескье, рассуждая о том, что составляет «общий дух нации», перечисляет климат, религию, законы, принципы правления, традиции прошлого, нравы и обычаи, но ни слова не говорит о крови, общих корнях, общем происхождении. Вольтер понимал под нацией совокупность сословий, Дидро и Руссо — совокупность граждан посредством общественного договора (эта нелепая позиция в итоге и возобладала). Собственно национальный, этнический фактор у этих столпов французской общественной мысли начисто пропал, исчез, они исключили «кровь» из понятия нации.

Умозрительный, спекулятивно-философский подход к жизни закономерно привел к абсурду.

Иначе и не могло быть в стране, где население разных регионов говорило каждое на одном из четырех разных языков[362], принадлежало к разным этническим группам, да к тому же имело на большей части своей территории феодалов, принадлежащих к одному этносу (франков, т. е. германцев), и крестьян, принадлежащих к другому (галлов, т. е. кельтов)[363]

. Вся эта пестрая смесь была предназначена к переплавке в нечто единое посредством полного égalité, но не успела это сделать, как была разбавлена таким количеством и качеством инородцев, переварить которое не сможет уже никогда и обречена погибнуть от этого несварения. Лев Гумилев правильно писал, что «иногда возможна инкорпорация иноплеменников, но, применяемая в больших размерах, она разлагает этнос». Живой пример — перед нами.