Острова, затерянные во льдах

Паша, начальник «аэропорта», выходивший в тундру только по большим праздникам, не хотел верить, что все это можно увидеть неподалеку от домов их поселка. Я слышал, как он, посмеиваясь, уходя, говорил: «Во завирает!» И мы все вместе смеялись, потому что, как бы там ни было, время в Сомнительной проходило хорошо. С мыса Блоссом по-прежнему передавали, что моржей там нет, и я уже примирился с тем. что не придется их увидеть.

В те дни, пожалуй, о том, удастся ли нам еще выйти в море, беспокоился больше Ульвелькот. Его волновало, вероятно, данное мне слово, и он каждый вечер, поглядывая на небо, говорил: «Опять, тарелки летят», называя так чечевицеобразные белые облака, и впрямь напоминающие вид тарелки сбоку. После них обычно нагоняло темную снеговую облачность, начинался ветер, остров становился белым, как зимой, буквально за час покрываясь снегом. Конечно, в такую погоду нечего было и думать в море выходить. И я по-прежнему занимался песцами.

К концу второй недели я выследил одного песчишку, который по утрам частенько появлялся недалеко от дома Ульвелькота. Заблаговременно пробравшись в овраг, я устроился у него на пути. Было раннее утро. Холодный ветер дул с гор, и легкий морозец заставил подернуться корочкой воду в ручье. Одеться пришлось потеплее. Вся тундра серебрилась от инея. Спрятавшись в овраге, я вскоре разглядел, что песец уже мышкует у гор. Он сновал как челнок, взад-вперед, но дела у него наверняка шли плохо — лемминги попрятались от холода.

Часа через полтора зверек стал приближаться. В поисках леммингов он методично прочесывал берега ручьев. Мой расчет оказался верным. Песец вылетел на меня и заметил так поздно, что некуда было и скрыться. Я сделал пару кадров — и почувствовал, как со скрежетом рвется перфорация замерзшей пленки! Я чуть не грохнул аппаратом оземь. Песец сидел шагах в десяти от меня, насторожив уши. и не думал убегать. Тяжело дыша и высунув язык, он к чему-то. казалось, прислушивался. Я был вне себя. Скинув шубу, я тут же соорудил из нее светонепроницаемый мешок, сел и стал перезаряжать пленку, боясь потерять сделанные кадры, думая, что песец вот-вот убежит и тогда у меня опять ничего не останется. И вправду, видно, я здорово ему мешал: песец посидел-посидел над лемминговой норой да и подался дальше. Видимо, не мог он охотиться в таком шуме, рядом со мной. Но эта его безбоязненность меня вдохновила.

Перезарядив пленку, я припустил за ним. Зверек был далеко впереди, но продвигался по берегу галсами, исследуя берега ручьев. Я же, чтобы он не понял это как преследование с корыстными целями, пригибаясь, скрываясь под берегом, мчался по гальке напрямую, имея надежду опередить песца, чтобы, как и в первый раз, он выбежал на меня. Однако бежать было нелегко. Камешки разъезжались под сапогами, подошва проскальзывала. Одетый для ожидания на морозе, я вскоре взмок. А песец все уходил и уходил от меня. Мысленно я намечал точку, где мы должны были сойтись, выкладываясь, добегал туда, но песец опять показывал мне хвост и спину.

Почувствовав наконец, что больше не смогу сделать дальше и шагу, увидев, как песец убегает от меня и на этот раз, я не выдержал и во весь голос взмолился:

— Кисанька! — закричал я. — Киса, хорошая, постой!

Сам не пойму, отчего это мне вздумалось называть его так, потому что хотя песец и похож на кота, но в общем-то относится к семейству псовых. Но фокус удался, клянусь! Песец остановился, обернувшись, посмотрел на меня — и дальше не побежал.

Не веря своим глазам — но снимать-то снимал без конца, — я медленно приближался. Песец потянулся, выгнув спину дугой, зевнул, высунув язык, и улегся, обернув, как шалью, для красоты себя хвостом, будто сознавая, что происходит съемка. Это совсем обескуражило меня. Я менял объективы, снимал песца и так и эдак. Перезарядил еще одну пленку и наконец устал. Песец встал, но не уходил, чего-то мялся. Затем нетвердым шагом он пошел прочь — как вдруг разом напрягся, всем корпусом сделал едва уловимое движение вперед, будто вдохнул воздух, и в пасти у него оказался зазевавшийся лемминг. Я кинулся было к нему, но, воровато прижав уши, опустив хвост, на полусогнутых лапах песец подался от меня прочь и скрылся в овраге. Я не преследовал его: в конце концов он заработал себе завтрак.

В овраге ветра не было. Я опустился на валун, поросший мохом, расстегнулся, скинул шапку. Можно было и передохнуть. Нелегко далась мне эта съемка! Сердце еще бешено колотилось. И вдруг на берегу моря появился еще один песец. Скорее всего, это был мой знакомый, но разве их разберешь! Не желая больше тратить пленку, я ждал. Тот тоже изучающе смотрел на меня, потом, как собачонка, затрусил ко мне. Я не успел и опомниться, как он перескочил ручей и оказался у моих ног. В тот же миг он схватил шапку и пустился с нею бегом. Это было так неожиданно, что я закричал и принялся искать камень. Без шапки бы я обратно не дошел по такому морозу: ветер-то был ледяной.