От философии к прозе. Ранний Пастернак

Несомненно, однако, что терминология «духовных» даров указывает на стремление Пастернака выразить повседневным языком «неизмеримые» черты людей, сформировавших целое поколение его сверстников. Фрейденберг, как утверждает Пастернак, проживает в городе-духе. В письме Рильке, написанном в 1926 году, Пастернак наиболее точен: «Я обязан Вам чертами моего характера, всем складом духовной жизни. Они созданы Вами» (VII: 648; курсив мой. – Е. Г.). В «Охранной грамоте» и в автобиографическом очерке «Люди и положения», когда Пастернак говорит о людях, повлиявших особенно сильно на его творческое становление, он опять же обращает наибольшее внимание на силу их «духа»

[232]. В описании Александра Скрябина (несомненного прототипа композитора Шестикрылова) тема «духовной» силы подается не без легкой иронии: в «Охранной грамоте» само имя Скрябина налетает как демон на мальчика, идущего по морозному городу: «Дорогой из гимназии имя Скрябина, все в снегу, соскакивает с афиши мне на закорки» (III: 150). О своей любви к музыке Пастернак говорит как о культе («Музыка была для меня культом»); сам же композитор становится для будущего поэта если не богом, то явно «моим кумиром» (III: 153). И гораздо позднее в очерке «Люди и положения» Пастернак подчеркивает опять «одухотворенную» составляющую «духа» Скрябина:

Он вообще воспитывал в себе разные виды одухотворенной легкости и неотягощенного движения на грани полета. […]

[…] Но Скрябин покорял меня свежестью своего духа (III: 303).

Портретное описание Германа Когена в «Охранной грамоте» также не оставляет места неопределенности. Во время прогулки по улицам Марбурга «дух» сопутствует Когену, но в данном случае это, несомненно, дух науки, а не искусства или философии:

Беседовать с ним было страшновато, прогуливаться – нешуточно. Опираясь на палку, рядом с вами с частыми остановками подвигался реальный дух математической физики, приблизительно путем такой же поступи, шаг за шагом подобравшей свои главные основоположенья (III: 191).

Не остается места для неопределенности и в изначальном отношении Пастернака к Маяковскому. В очерке «Охранная грамота» Пастернак суммирует свое восхищение: «Я его боготворил. Я олицетворял в нем свой духовный горизонт» (III: 220).

5.5. Пределы психологии: спор неокантианцев с Дэвидом Юмом

Прослеживая влияние философских штудий молодого Пастернака, мы должны сказать несколько слов о кратковременности его увлечения психологией. В повести «Детство Люверс» Пастернак ироничен, указывая на «все заправские религии и все общие понятия и все предрассудки людей», среди которых «самый яркий из них, самый развлекающий – психология

» (III: 37). Этот полушутливый отказ признать психологию серьезной наукой не случаен. Разочарование Пастернака в психологии началось уже во время учебы в университете; сохранены и его высказывания о том, что искусство «психологичнее психологии»[233]. Однако в более глубоких предпосылках этого разочарования нам все же предстоит разобраться.

Возражения возникли у студента Пастернака еще во время изучения работы Генриха Риккерта и Пауля Наторпа «Einleitung in die Psychologie nach kritischer Methode». Его эссе «О предмете и методе психологии» демонстрирует, что проблема снова упиралась в подход к единству человеческого сознания. Изначально он всецело разделяет неокантианский постулат о том, что «апперцепцией покрывается все поле сознания» (V: 309); судя по его дневниковым записям, эта позиция влечет за собой вывод (совпадающий с положениями, формулируемыми Наторпом) о том, что основным содержанием психологии как научной дисциплины должно стать именно изучение апперцепции («Единство содержания… не в осознанности, а в ап<перцепц>ии к<ак> содержании – задача психологии») (Lehrjahre I: 268).

Молодой Пастернак не сомневается, что любой другой подход, отрицающий существование «метафизической» апперцепции, сделает своим основным объектом количественное содержание «сознания», изучение которого, в свою очередь, будет сопряжено с самыми непредсказуемыми и серьезными трудностями:

[Научная психология], конечно, критически отворачивается от метафизического литья  – для нее сознание – ряд текучих, необработанных феноменов, ожидающих своего объяснения, учета, размещения или описания (Там же: 278).