От философии к прозе. Ранний Пастернак

Основная цель повести – формирование сознания ребенка, постепенно дорастающего до акта понимания и осознания вечных, «непреходящих» идей. Более ранние тексты автора позволяют проследить интерес Пастернака к трем уровням реальности, о которых мы писали выше. Эта трехслойная, трехуровневая последовательность, наиболее наглядно представленная в «Заказе драмы», содержит в себе приглашение, адресованное детям, выносить «это сладостное страдание: работать, думать за неодушевленное». Эта мысль многократно повторяется в философских дневниках Пастернака.

Неоспоримым представляется и тот факт, что, описывая процессы, постоянно происходящие в детском сознании, Пастернак интересуется синтетической стороной восприятия ребенка, интегрирующей впечатления – близкие, но одновременно «туманные» и «посторонние». Эти темы перекликаются с основными положениями Юма, но, как Пастернак хорошо знал, они были обогащены и в то же время поставлены под сомнение кантианством и неокантианством. Отдает Пастернак должное и Герману Когену с его утверждением о том, что «конечному вовсе не улыбается всегда оставаться конечным, но у него хватает мужества преодолеть расстояние, отделяющее его от бесконечного» (Cohen 1912, I: 266–267; перевод мой. – Е. Г.).

На сознание, с точки зрения Пастернака, воздействует не только непосредственный опыт, но и то, что все еще находится за его пределами. Описывая, как Женя сталкивается с идеей «третьего человека», Пастернак отмечает, что ее чувства оказались еще более сильными, потому что смысл того, что произошло, находится за пределами ее понимания: «Впечатление, скрывавшееся за всем, было неизгладимо. […] Оно лежало вне ведения девочки, потому что было жизненно важно и значительно» (III: 86).

Возвращаясь к философскому контексту, можно заключить следующее: Пастернак ищет художественные средства для передачи интеграции ощущений в детском сознании, возникающих не только на основе впечатлений и опыта, но и предшествующих им, – то есть он находит художественное воплощение того, что в кантианской традиции известно как синтез категорий апостериорного и априорного. Этот вывод также указывает на то, что в «Люверс» Пастернак, вполне вероятно, подводит ребенка в процессе его развития к первому опыту апперцепции, духовный и моральный контекст которого формируется авторским голосом и его обращением к заповедям. Пастернак рассматривает сознание развивающегося «я» как территорию, исследованную философией лишь частично, а свою подготовку в этой области воспринимает как определенный резерв, дающий ему средства для проведения тематических и технических экспериментов.

Пастернак ищет парадигму внутреннего роста ребенка, обеспечивающую заполнение определенного пробела в современной писателю психологической науке. При этом он уделяет основное внимание тем средствам, которые могут дать убедительное описание того, как растущая, развивающаяся личность синтезирует категории непосредственно окружающей ее реальности с явлениями гораздо более широкой и общей природы: это совмещение начинается с впечатлений, а затем переносится на идеи и вопросы морали. Преследуя эту цель, Пастернак не чувствует себя ограниченным в выборе художественных средств: он свободно выбирает и применяет любые знания и догадки, которыми овладел и которые воспринял до своего разрыва с философией. Понятие «другого» в работах Когена становится мощным моральным движителем, но Пастернак также смело вбрасывает в область собственных экспериментов аналитические догадки Юма и характерное для древнегреческой философии понимание души и духа.

Представляется возможным, что в фамилии Люверс скрыта некоторая игра смыслов, связанных с непрекращающейся работой сознания, которое движется к новым ощущениям: Lu-vers – прочитанный стих, или vers lu[i] – по направлению к нему[237]

.

5.6. За границами метонимического «я»: выходя за рамки традиционного прочтения повести

Следует отметить, что исследователи этой повести, как правило, проходят мимо таких тем, как интеграция впечатлений маленькой девочки, обращая внимание на разрозненность ee ощущений. Не повлияло на этот подход и обнародование черновиков «Детства Люверс»: сложные и уклончивые формулировки Пастернака, скорее всего, сбивают его читателей с толку. Не помогает здесь и тот факт, что, когда после публикации повести в 1922 году выдающиеся и тонкие читатели-ценители литературы в революционной России обратили внимание на необычность повествования, они не разглядели в нем интерес к синтезированию элементов текста. Вопросы души и духа или умение писателя объединить преходящее и бесконечное также волновали очень немногих[238]. Первые критики сосредоточились на последовательности впечатлений, разъятых на части или на монтаже плохо соединяемых элементов. Далее мы остановимся на нескольких примерах особенно влиятельных прочтений этих прозаических экспериментов.