От философии к прозе. Ранний Пастернак

Проводя связь между повестью Пастернака и «Детством» Толстого, Юрий Тынянов подчеркивал оригинальность и «новизну» пастернаковского стиля; в своем анализе он уделял основное внимание множеству неодушевленных предметов, сломанных или разобранных на детали и объединяемых не естественной, органичной жизнью, а монтажом, напоминающим законы абстрактного или кубистического искусства[239]:

Все дано под микроскопом переходного возраста, искажающим, утончающим вещи, разбивающим их на тысячи абстрактных осколков, делающим вещи живыми абстракциями.

Вещь быта должна была раздробиться на тысячи осколков и снова склеиться, чтобы стать новой вещью в литературе. В литературе, по-видимому, склеенная вещь прочнее, чем целая (Тынянов 1977, 161).

Аналогичным образом, Константин Локс, высоко оценивая «Люверс», говорил о стиле как о неторопливом описании фрагментов, не соединяемых воедино: «Повествование развертывалось медленно и довольно тяжело. Сюжет, так сказать, обновил отдельные частности и получил смысл через них» (Локс 1925, 286–287). Этот акцент на разрозненность видения определил будущие направления прочтений повести.

Но, пожалуй, особенно сильно повлияла на целые поколения критиков концепция Романа Якобсона, который в 1935 году предложил крайне оригинальный подход[240] к прозе Пастернака (см. выше главу 2), подчеркнув прежде всего метонимический принцип повествования. По мнению Якобсона, герой Пастернака, в отличие от метафорических образов Маяковского, вливается в окружение, смешивается со средой: «Как в фокусах иллюзионистов, героя трудно обнаружить: он рассыпается на ряды деталей и подробностей, замещается цепью собственных объективированных состояний или действительных объектов – одушевленных и неодушевленных, – которые его окружают» (Якобсон 1987, 333). Через это растворение в окружающем пространстве, утверждает Якобсон, Пастернак предлагает читателю раздробленные элементы своего абстрактного мира[241]

; личность героя не собрана воедино, но как бы рассеяна по миру: «Покажи мне, где ты живешь, и я скажу, кто ты. Нам представлена среда существования героя, героя с метонимическими контурами, разбитого на куски синекдохами, отъединяющими его свойства, реакции, душевные состояния: мы видим, каковы его привязанности, чем он обусловлен, какова будет его судьба» (Там же, 334). Эта ставшая почти неоспоримой оценка стиля Пастернака представляет его как «подчеркнуто лирического» писателя, темпераментно неспособного на освоение эпической тематики (или любых тем, выходящих за рамки лирических переживаний его героев): «Его лиризм, в прозе или в поэзии, пронизан метонимическим принципом, в центре которого – ассоциация по смежности» (Там же, 329)[242]. Из этого вывода следует, что персонажи Пастернака становятся наименее интересными и даже в высшей степени банальными, когда им приходится думать или активно действовать[243]: «Активность героя – вещь неведомая в мире Пастернака, это не в его компетенции. Если повествование допускает в себя какие-то действия, они снабжены банальностью цитат; в теоретических отступлениях автор объявляет себя поборником общих мест. […] Отсутствием действий полны рассказы Пастернака» (Там же, 335).

Подход Якобсона стал важнейшей вехой в исследовании творчества Пастернака, и, когда после скандала с присуждением ему Нобелевской премии вспыхнул интерес к писателю, повесть «Детство Люверс» начала рассматриваться как произведение в высшей мере новаторское и точно отражающее метонимический стиль писателя. Толчком к популярности такой точки зрения стало опять же следующее высказывание Якобсона: «Общая установка Пастернака точно соответствует этому характерному душевному расположению детства» (Там же, 327). Мишель Окутюрье[244] и Анджела Ливингстон, а вслед за ними и целое поколение критиков 1970–1980‐х годов разрабатывали и развивали подход Якобсона: они ввели в научный обиход понятие «рецептивного героя» – человека, способного воспринимать и отражать мир, становясь при этом метонимической составляющей окружающей реальности. Однако даже самые выдающиеся открытия, сделанные в попытках воссоздать мир Пастернака (включая убедительное доказательство «архепоэтики» «Детства Люверс», сформулированное Фарыно (Фарыно 1993), количественный анализ, выполненный М. Гаспаровым (Гаспаров М. Л. 1995), и понятие «метатропа», введенное Н. Фатеевой (Фатеева 2003)), не смогли разрушить сложившееся убеждение о том, что основные стилистические находки в ранних прозаических произведениях Пастернака были связаны с метонимическими отношениями и реализацией кубофутуристических экспериментов.