От философии к прозе. Ранний Пастернак

Неверно воспринятые нравственные представления и сбитое с толку внутреннее «я» изначально указывают на еще не осознанное Женей явление «души». Восприятие душевных процессов оказывается доступно растущему ребенку лишь частично, поскольку во многом им руководят плохо понятые поучения, суеверия и предрассудки. Примечательно и то, что само слово «душа» впервые возникает в контексте скрытого раздражения детей и их обид на «далекость» родителей – то есть в контексте состояний, сопровождаемых смутным чувством вины[261]: «Понятия кары, воздаяния, награды и справедливости проникли уже по-детски в их душу и отвлекали в сторону их сознание» (III: 37). Получается, что детские души вступают в повествование, существуя как бы обособленно, подавленные смутными представлениями о духовной жизни – поначалу эти неоформленные души дезориентированы и плохо приспособлены к новым событиям. Они подавлены обидами, болью и непониманием, но как бы остаются

на периферии сознания – и все же внутренний мир детей углубляется за счет этой пока еще не осознанной силы. Здесь опять же явственно проявляется отголосок кантианского влияния, поскольку само понятие «душа» вводится как еще один пример пока совсем неумелого синтетического слияния – апостериорного (обозначенного на этом этапе различными нитями плохо осознанного христианского учения и догм o вечной жизни) и априорного (груза или силы, которая – пока – не имеет очертаний).

Непосредственными виновниками этого внутреннего напряжения являются в прямом смысле ближайшие родственники детей: занятые своими делами родители разрушают четкую симметрию детского существования, за соблюдением которой так тщательно следит английская гувернантка. Более того, родители, с их неуместными действиями и чувствами, вносят в уютный домашний мир отголоски непонятного внешнего мира, который скоро вторгнется в будущее детей, но пока остается скрытым и даже пугающим явлением. Соответственно, акцент на «душе» вводится в контекст понятий, разрушающих мирное состояние детства, поскольку Женя и Сережа стараются справиться с этим растущим озлоблением против родителей:

И часто, когда в их душах наступал на редкость ясный покой, и они не чувствовали преступников в себе, когда от совести их отлегало все таинственное, чурающееся обнаруженья, похожее на жар перед сыпью, они видели мать отчужденной, сторонящейся их и без поводу вспыльчивой. […]

Вначале, случалось, они плакали; потом, после одной особенно резкой вспышки, стали бояться; затем, с течением лет это перешло у них в затаенную, все глубже укоренявшуюся неприязнь (III: 36).

Таким образом, душа как термин и понятие в первый раз появляется в мире, который, по своей уравновешенности, не знает изменений: явление же души, инициированное необъяснимыми событиями, нарушает этот размеренный, но все же довольно печальный ход жизни. Даже рассеянное «одушевление» ламп[262]

говорит о влиянии этого нового понятия, которое приходит как из внешнего, так и из внутреннего мира в виде все еще затаенных глубин раздражения, смутного страдания и боли. Психологическая терминология и религиозные категории очерчивают это понятие как симметричную систему вины, воздаяния и наказаний. Пастернак же изначально сравнивает эту смесь детских обид и нарастающего стыда с тем, «что хочется обозначить по-французски „христианизмом“, за невозможностью назвать все это христианством» (III: 36). На девочку, подчеркивает Пастернак, это состояние суеверия и вины[263] оказывает особенно сильное воздействие, поскольку «иногда казалось ей, что лучше и не может и не должно быть по ее испорченности и нераскаянности; что это поделом» (Там же).