Откровение в Галисии

— Я отпевал старого маркиза в церкви родового имения. Все родственники переживали, но каждый по-своему. Альваро стоял в первых рядах и был очень серьезен, осознавая груз ответственности, который унаследовал после смерти отца. Сантьяго тоже оплакивал покойного, но в иной манере: раздражался и злился, будто старик, скончавшись, очень его подвел. Я уже сталкивался с таким: дети часто думают, что родители всегда будут рядом, и реагируют на их смерть непредсказуемо; бывает, что и сердятся. Что же касается Франа… Если средний сын нуждался в отце, то младший его любил, и эту боль невозможно описать словами. Я заметил, что состояние Франа волновало всех — наверное, они понимали, сколь велика глубина его горя. После похорон юноша не захотел вернуться в дом и продолжал сидеть у могилы отца. Альваро сопровождал меня до дверей церкви и сказал, что очень озабочен состоянием брата. Я успокоил его, зная, что в такой ситуации страдания — норма. Это цена, которую мы платим за любовь. — Лукас искоса взглянул на Мануэля. — Я посоветовал Альваро позвонить мне, если он решит, что я могу чем-то помочь, но только если Фран будет готов общаться со мной. Часто люди мучаются, но категорично отказываются от помощи, руководствуясь предрассудками или боясь показаться слабыми. Ты это знаешь лучше, чем кто-либо другой. Фран позвонил мне поздно вечером, после десяти, и попросил приехать. Пока я добрался, был уже, наверное, двенадцатый час. Дверь церкви оказалась приоткрыта. Я толкнул ее и увидел младшего сына маркиза. Он сидел в первом ряду, а рядом лежал нетронутый бутерброд и стояла банка кока-колы. Горели свечи, остальное освещение было погашено. Фран попросил, чтобы я его исповедовал. И держался с достоинством: не как избалованный ребенок, а как мужчина. Он понимал, сколько огорчений принес родным, осознавал свои ошибки и был твердо намерен исправиться. Я отпустил ему грехи, Фран причастился. Когда мы вернулись к скамье, он улыбнулся и схватил бутерброд, сказав, что умирает с голоду. — Священник повернулся и посмотрел на писателя. — Понимаешь, что это значит? Младший сын маркиза воздерживался от пищи, готовясь к покаянию и причастию. Он не исповедовался уже много лет, но не забыл, каков путь к Богу. Человек, который так чтит веру, никогда не покончил бы жизнь самоубийством. Это сложно объяснить скептикам или стражам порядка, но поверь: Фран не стал бы совершать суицид.

Мануэль размышлял над этими словами, пока они продолжали шагать дальше, отметив, что Лукас назвал его скептиком. У бокового входа в церковь он заметил двух женщин, которых принял за сестер. Судя по поведению, они ждали их со священником: нервные улыбки, горящие глаза и беспокойные движения выдавали почти детский восторг. Лукас сначала было встревожился, но потом понял, в чем дело, и тихо извинился перед собеседником.

Женщина, которая разбирала бумаги в сакристии, заговорила первой:

— Вы Мануэль Ортигоса, ведь так?

Писатель улыбнулся и слегка кивнул. Когда его узнавали, он всякий раз испытывал удовольствие и в то же время почему-то удивлялся.

— Когда вы вошли, я сразу подумала, что ваше лицо кажется мне знакомым, но не могла понять почему. Но когда отец Лукас произнес «Мануэль»… я сразу побежала к кузине. — Вторая женщина заулыбалась, нервно сжимая руки. — Именно она первой прочла ваши книги, а с ее подачи и все остальные — члены религиозной общины, женской ассоциации…

Ортигоса протянул руку, и его читательницы наперегонки бросились пожимать ее. Та, что до сих пор молчала, едва сдерживала слезы. Мануэль, поддавшись внезапному порыву, обнял ее. Женщина разрыдалась.

— Подумаете еще, что я глупая гусыня, — пробормотала она, всхлипывая и икая.

— Да нет, что вы. Я глубоко тронут. Большое спасибо за то, что читаете мои книги и рекомендуете их другим.

Слезы снова покатились по лицу поклонницы творчества Мануэля. Кузина обняла ее, не переставая говорить:

— Очень жаль, что мы не знали о вашем визите, иначе принесли бы все ваши книги и попросили подписать. Но, может быть, вы еще когда-нибудь приедете…

— Не знаю, — уклончиво ответил писатель, глядя в сторону.

Лукас пришел ему на помощь:

— Достаточно, хватит досаждать Мануэлю; он приехал не для того, чтобы раздавать автографы. — Взял Ортигосу за руку и двинулся дальше.

— Они вовсе не досаждают, — возразил писатель, и женщины снова заулыбались.

— Может быть, сфотографируемся на память? — предложила та, что по большей части молчала.

Не обращая внимания на недовольный вид Лукаса, Мануэль встал между женщинами и сделал снимок на телефон одной из них — сами читательницы были слишком взволнованы и не могли справиться с задачей. Они распрощались. Мужчины двинулись дальше, а женщины стояли на том же месте, держась за руки, улыбаясь и глядя им вслед. Писатель и священник шли молча, пока не удалились на достаточное расстояние, чтобы никто их не услышал. Ортигоса заговорил первым: