Отличник

Наконец, все же запели, но делали это как из-под палки, и тут же, устыдившись, перестали. Застолье превращалось в тягостное, подневольное мероприятие, очень смахивающее на заседание заговорщиков, ожидающих скорого ареста. Вот, кто-то их уже предупредил, и они сидят, ждут, когда распахнется дверь и властный голос скомандует: «Встать, руки за голову, ноги шире плеч, выходи по одному!». Как ни странно, даже не ели и не пили. Хотя всего было вдоволь, – и закуски и выпивки. И ни о чем не говорили, словно собрались чужие, друг другу незнакомые люди, не имеющие общих тем. Фелицата Трифоновна очень расстроилась.

– Какие вы все были веселые, искренние, а теперь сидите, действительно, как старики, противно на вас смотреть.

– Так вы же нас такими сделали, – сказал Леонид.

– Не выдумывай. Все зависит только от самого человека, а обвинять в своих бедах других – это самое простое. Это оправдание слабых, бездарных людей.

Кто-то тихо и невпопад, без всяких тостов, выпивал, кто-то лениво ковырялся в салате. Фелицата Трифоновна, сидевшая со мной рядом, стала в полголоса жаловаться на сына:

– У Леньки было необыкновенное обаяние, с людьми сходился легко, знал все сильные и слабые стороны каждого, мог свободно играть на струнах человеческой души. Боженька подарил ему золотой ключик, открывавший все замки и дверцы человеческих сердец. С пошляком умел говорить пошло, с циником – цинично, с утонченным человеком – утонченно, с окрыленным – окрыленно. И вот, за время этой безумной жизненной скачки из одного института в другой, с этими женитьбами – разводами, весь порастратился. Сделался обычным, уставшим, сереньким, угнетенным безверием человеком.

Да, за четыре года изменилось многое и в первую очередь сама Фелицата Трифоновна. Четыре года назад у нее все в руках горело, успевала за всеми (я имею в виду себя, Елкина, Савелия Трифоновича и Леонида) стирать, гладить, готовить. Делала замечательную настойку на черносливе, были свои печения, варения и прочие сделанные своими руками вкусности. На праздники она удивительно вкусно и изысканно накрывала столы, бесподобно готовила. И вот, теперь все сошло на нет. Самые знаменитые ее кушания стали невкусными. Вроде все, как всегда, да не то. И горошек зеленый не тот, в салате. Суповой стала класть, «слопают, не заметят», и картошка с морковкой твердоватые, не совсем проваренные, а в винегрете – недоваренная свекла, совсем, как камень, почти что сырая. И так во всем проглядывало изменившееся отношение. Курица не та, все не то. Фелицата Трифоновна и сама признавалась: «Раньше меня на все хватало, а теперь вот выдохлась».

Раньше гости собирались в четырнадцать ноль-ноль и пели песни, танцевали, играли в разные забавные игры, от фантов до жмурок. И блюда на столе сменялись не спеша. За холодными закусками следовали горячие, картошка со свининой и курицей, затем чай с пирожными, ликеры с фруктами. И никто не замечал. Как быстро пролетало время. Первые гости разъезжались в двадцать четыре часа, и Фелицата Трифоновна им говорила: «И чего торопитесь, ночевали бы у нас. Всем места хватит». И ведь действительно, хватало, по двадцать человек ночевало. И было не тесно. А в последнее время собирались в девятнадцать ноль-ноль, ни песен, ни танцев, говорить не о чем. В лучшем случае обсуждались всем известные сплетни. Кто на ком женился, кто от кого ушел. Не успевали гости сесть за стол, Фелицата Трифоновна уже несла горячее и тут же чай, торт, фрукты, то, что и всегда подавала по заведенной традиции. И всем было заметно, что гостям не рады, что хозяева их терпят с трудом, торопятся поскорее накормить и выпроводить (да и гости приходили без энтузиазма, не принося с собой никакой радости). Время подгоняли чуть ли не плеткой, а оно тянулось еле-еле, не хотело поспешать. Фелицата Трифоновна, сама этого не замечая, несколько раз вставала, подходила к настенным часам и говорила: «Стоят они, что ли? Нет, ходят. Но как, однако же, медленно. Наверное, неисправны».

Самые последние гости уходили в двадцать два ноль-ноль и, запирая за ними дверь, Фелицата Трифоновна говорила:

– Ну, никакого такта нет у людей. Сидят, хлопают глазами, не выгонишь.

Савелий Трифонович перестал посещать праздники, а четыре года назад не пропускал ни одного. И не только играл на баяне своем, но и принимал живейшее участие во всех наших забавах.

2

Вечером, после того, как все ушли, я помог убрать со стола и помыл посуду. За чаем и за разговорами не заметил, как на электронных часах высветилась тройка. Пришлось заночевать, хотя точно помню, во что бы то ни стало намеревался уйти.

Лег в комнате Леонида, он все не унимался:

– Знаешь, я стыжусь того, что принадлежу к этому продажному племени проституток, к касте актеров и режиссеров.

– Когда-то гордился тем, что принадлежишь, – вспомнил я, – конечно, проститутками не называл. Режиссер у тебя тогда был не больше, не меньше, как поводырь для слепцов. Моисей для народа Израиля.