Отличник

– Ну и что? Согласись, если бы она попросила меня потереть ей спину, и я бы потер, это не было бы чем-то особенным. А теперь вдумайся. Если я потер не рукой и не спину, то вдруг отчего-то получается, что совершил что-то ужасное. Хотя и она, и я, – оба получили от этого гораздо большее удовольствие, нежели от потирания рукой спины. Ну, что, разве я не прав? Ну, хорошо, согласен, в твоих глазах я виноват, прошу за это прощение. Но ты же сам, сознайся, к матери моей клеился. Хотел ее…

– Кто тебе такое мог сказать?

– Сама она и сказала.

– Не выдумывай. Что она могла сказать?

– Что ты таращил на нее глаза, лез с предложениями, в кино зазывал. Она все и выложила мне, как на духу. Я, говорит, не бегаю от молодых мужчин, но Дима был слишком наивен в своих ухаживаниях. Я в лицо ему об этом не говорила, но улыбку при этом скрыть не могла.

Я призадумался и вспомнил свое приглашение в кино. Застал я ее как-то в кабинете Дома культуры с неимоверным отчаянием в глазах и, не зная, как помочь, пригласил в кинотеатр. Помню, удивился тогда странному восприятию такого, на мой взгляд, безобидного предложения. Она покраснела, достала зеркальце, смотрела то на свое отражение, то на меня и ответила: «Нет-нет, как-нибудь в другой раз. Пожалуйста. Пойми меня, не обижайся». В ее словах был какой-то странный подтекст, что-то постороннее и непонятное. Оказывается, вот о чем она тогда подумала.

Со своей стороны вспомнились и другие истории, связанные с Фелицатой Трифоновной.

День рождения Зурика отмечали на квартире у Леонида. Было это на первом курсе, как обычно, был весь курс, песни, танцы, Савелий Трифонович с баяном. Фелицата Трифоновна за свои деньги огромный стол организовала. И растроганный Зурик, конечно, пьяный, как и все остальные, встал и пошел ночью в спальню Фелицаты Трифоновны, стал ей там ноги целовать. Весь юмор и комизм заключался в том, что делал он это из чувства благодарности. «Есть же такие добрые и великодушные люди на земле», – говорил он мне за пять минут до своего поступка. Фелицата Трифоновна, рассказывая нам с Леонидом об этом на другой день, очень смеялась. «Я-то думаю, мало ли, занесло мужичка. А он – «спасибо, спасибо» и ушел.

Тогда я на эти ее слова так же внимания не обратил, теперь же все виделось по-другому. Припомнил и другие эпизоды. Сидел я в читальном зале библиотеки ГИТИСа и вдруг вошла она, села за столик, прямо напротив меня, взяла мою покоящуюся на столе ладонь в свою. Да взяла таким образом, что пальцы наши чередовались. Собственно, я этому не противился, воспринимал это, как безобидную игру. До тех пор, пока она мою руку несколько раз не сжала. Сжимала и разжимала как-то импульсивно. И я до этого момента совершенно спокойный, находящийся целиком и полностью в изучаемом материале, где-то даже в полудреме, почувствовал, как все тело мое оживает и распаляется похотливым вожделением. Я тогда встал, извинился и вышел. До этого был случай другой. Поздравляли ее в студии с днем рождения, и я от всех студийцев поднес ей букет. Потянулся с поцелуем к щеке, но она подставила губы и не просто подставила, но при этом обвив мою шею рукой, впилась в мои губы сама, да так, что у меня по телу пробежала чувственная дрожь. Потом как-то пригласив к себе домой, на занятия и, позвав в свою комнату, как бы случайно оказалась в неглиже. Я все это старался не замечать, и вдруг такие обвинения.

Я Леониду не сказал всего того, что вспомнил, но для себя определенные выводы сделал. Выходило так, что если Леонид и был виноват в случившемся, то ровно наполовину. Сказал же я ему следующее:

– Страшно мне за тебя. И дело не в том, что ты с матерью спал, хотя само по себе это ужас кромешный и в голове моей случившееся не укладывается, а в том, что считаешь это нормальным и стоишь, доказываешь мне теперь, что это единственно верная для тебя дорога. Куда же она тебя приведет?

Леонид не ответил. Он эти слова мои воспринял, как прощение и, сделав вид, что переполнен благодарностью, взял и поцеловал мне руку. После этого вдруг прямо на нас с неба упал вороненок, клевался, пытался вырваться.

– Дурачок, что же ты клюешься, я же добра тебе желаю, – как-то нежно, чуть ли не со слезами на глазах сказал Леонид.

Тотчас нас стали атаковать взрослые вороны, родители выпавшего из гнезда птенца. Леонид несколько раз подбрасывал вороненка на ветку. Но тот все не мог удержаться на ней, и тогда был заброшен (с помощью его неокрепших крыльев, разумеется) на железную крышу двухэтажного дома. Все подальше от кошек, в огромном количестве собиравшихся в этом дворе. Их там централизованно кормили.

Глава 29 Первая любовь Леонида. Отец Леонида.

Деньги для Тараса

1

После того, как вороненка, выпавшего из гнезда Леонид забросил на крышу, он отряхнулся, застегнулся и, подойдя ко мне вплотную, тихим, молящим голосом попросил, чтобы съездил я вместе с ним на кладбище. Очень не хотелось, но я поехал. По дороге он рассказал, к кому мы едем.