Отмененный проект

Вместо того чтобы отвечать на длинное письмо Канемана, Амос делал заметки для себя, пытаясь привести в порядок идеи старого друга. «Нынешний мир часто неправдоподобен, то есть выглядит менее реалистичным, чем некоторые из его альтернатив, – писал он. – Мы можем упорядочить возможные миры по 1) первоначальной правдоподобности и 2) сходству с существующей действительностью». За несколько дней Амос мелким почерком исписал восемь страниц, пытаясь создать логичную, внутренне непротиворечивую теорию воображения. «Он любил эти идеи, – говорила Барбара. – Его увлекло что-то очень базовое в принятии решений. В выборе, который вы не делаете».

Амос подыскивал название. В своих ранних записях он написал фразу «эвристика отмены» и дал новой теории имя «вероятностная теория». Затем он сменил его на «сценарную теорию», потом на «теорию альтернативных состояний». В последних записях на эту тему появилась «теневая теория». «Основа теневой теории, – писал Амос для себя, – заключается в том, что контекст альтернатив, или набор возможностей, определяет наши ожидания, наши толкования, наши воспоминания и наше соотнесение с реальностью, а также аффективные состояния, которые она вызывает». В конце концов он сконцентрировал многое в одной фразе: «реальность – это не точка, а облако возможностей».

Не то чтобы Амоса не интересовали мысли Дэнни. Просто они больше не общались в одной комнате за закрытой дверью. Разговор, который они с Дэнни должны были вести вместе, они теперь вели порознь. Из-за возникшей дистанции между ними каждый гораздо лучше понимал, откуда берутся идеи. «Мы знаем, кому пришла в голову идея, потому что она была описана в письмах, – жаловался Амос Майлзу Шору. – Раньше мы бы схватились за телефон в самом начале работы. Сейчас ты разрабатываешь идеи, отдаешь себя им, они становятся более личными, и ты помнишь, чьи они. Изначально у нас такого не было».

Увлеченный своей новой идеей, Дэнни забрал ее обратно – не передал Амосу для переделки. Амос по-прежнему каждую неделю летал в Ванкувер, однако между ними прошла трещина. Амос явно хотел верить, что они могли бы сотрудничать как раньше. Дэнни – нет. Он предвидел свою зависть и встраивал ее в решение относительно Амоса.

Глава 12. Облако возможностей

В 1984 году Амос гостил в Израиле, когда из телефонного звонка узнал, что стал стипендиатом «гранта для гениев» Фонда Макартуров[39]

. Награда принесла ему двести пятьдесят тысяч долларов, плюс дополнительные пятьдесят тысяч долларов на исследования и первоклассную страховку. А пресс-релиз отмечал Амоса как одного из мыслителей, который демонстрировал «необычайную оригинальность и увлеченность в своих творческих устремлениях». Единственная работа, цитировавшаяся в пресс-релизе, была сделана вместе с Дэнни, который там даже не упоминался.

Амос не любил премии. Он считал, что они усиливают различия между людьми, приносят больше вреда, чем пользы, и создают больше горя, чем радости, а на каждого победителя приходится много других, кто заслужил победу – или считал, что заслужил.

«Он не был рад премии, – рассказывает его подруга Майя Бар-Хиллел, которая встречалась с Амосом в Иерусалиме вскоре после объявления о гранте. – Напротив, пришел в ярость. Он говорил: «Что эти люди думают? Разве можно давать премию только одному из пары? Неужели они не понимают, что наносят сотрудничеству смертельный удар?»

Амосу не нравились премии, тем не менее он продолжал их получать. Его приняли в члены Американской академии искусств и наук. Затем он получил стипендию Гуггенхайма и приглашение вступить в Национальную академию наук. Последнее было редкой честью для ученых – неграждан США – и Дэнни ее не удостоился. Последовали почетные степени разных университетов, включая Йель и Чикаго. Однако стипендия Макартура как пример ущерба, наносимого премиями, вывела Амоса из себя сильнее всего. «Это мучило его по-настоящему, – говорит Бар-Хиллел. – Он бы не устраивал шоу для меня».

Вместе с наградами хлынул непрерывный поток книг и статей, восхваляющих Амоса за работу, сделанную вместе с Дэнни, словно он добился всего самостоятельно. Когда другие говорили об их совместной работе, имя Дэнни всегда оказывалось на втором месте, если вообще упоминалось. «Вы очень щедро раздаете мне комплименты за формулирование связи между репрезентативностью и психоанализом, – писал Амос коллеге, который прислал ему новую статью из журнала. – Эти идеи, однако, были разработаны в дискуссии с Дэнни, так что вы должны упоминать оба наших имени или (если это покажется неудобным) опустить мое».