Отражения

Несколько секунд Амон молчал, слушая короткие гудки, а затем негромко сказал:

— Я не знаю, что произошло у нашей сестры, но догадываюсь, что очень страшное. Я не могу её судить и не стану оскорблять жалостью. Скажу лишь, что тот, кто гонится за тенью, обязательно позабудет дорогу на свет. И я… я хочу поставить для нашей сестры замечательную песню.

Послышался щелчок, и ночную тишину эфира наполнили грустные слова:

Лети, моя душа,Лети, мой тяжкий рок,Под облаками блакитными,Под облаками зенитками в небо,Под облаками блакитными,Под облаками зенитками в небо[35]…

* * *

Небо нависало бетонной ватой — мрачной и несъедобной. Её разложили над Кремлём так густо, словно хотели упаковать хрупкие башни перед переездом, но передумали, или отвлеклись, или переезд отменили, а башни так и оставили — наполовину закутанными в вату облаков, сквозь которую едва проступали яркие звёзды.

Серая панорама казалась нарисованной на широком окне, но Авадонне старая крепость нравилась в любых декорациях, и нынешняя картинка радовала его так же, как любая другая.

— Согласитесь, красиво, — улыбнулся карлик, решив, что они с посетителем достаточно полюбовались на затуманенный Кремль.

— Полагаю, вы специально не меняете этот небольшой офис на что-нибудь более напыщенное, чтобы не лишать себя удовольствия, — улыбнулся в ответ Кросс. — Замечательный вид.

— Вам нравится?

— Безусловно.

— Я провожу в кабинете изрядную часть жизни, Иннокентий, и тщательно продумывал каждую деталь, в том числе — вид из окна. Чтобы не пришлось переезжать.

— Не любите переезды?

— Я несколько консервативен, — улыбнулся Авадонна. — Дом принадлежит мне больше ста лет, земля под ним — ещё дольше, и я не вижу необходимости что-то менять… Чаю?

— Кофе, — ответил толстяк, поняв, что начинается деловой разговор.

— Сейчас принесут, — карлик распорядился, затем жестом указал гостю кресло, расположился напротив и свёл перед собой пальцы: — Вы слышали об убийстве дьяка-меченосца Лаврича?

— Об убийстве Сердцееда? — мягко уточнил Иннокентий.

— И о нём тоже, — кивнул Авадонна. Но не улыбнулся, показав, что шутки закончились.

— Это одно из тех немногих московских событий, которое заинтересовало всё Отражение, — сказал Кросс, откровенно намекнув на провинциальность здешних мест.

Но карлик пропустил шпильку мимо ушей.

— Лаврича убил тёмный, — протянул он, принимая у секретаря чашку с кофе.

— Я бы использовал термин «отомстил», — поразмыслив, ответил Кросс. — Сейчас этот парень работает на кладбище, где похоронена девочка…

— …которой Лаврич вырезал сердце, — подхватил Авадонна. — Да, грустная история.

— Он назвал себя Ольгиным, — закончил толстяк. — В честь девочки.

Несколько секунд в кабинете царила тишина. Карлик сосредоточенно мешал сахар, а Кросс выпил свой кофе залпом и вертел пустую чашку, ожидая продолжения разговора. Каждый думал о своём.

— Вам он нравится… — протянул Авадонна, поняв, что толстяк нарушать молчание не собирается.

— Нравится, — не стал скрывать Иннокентий. — И я сочувствую Ольгину.

— Он двойник, сын Великого Полнолуния, — поморщился карлик. — В нём нет ничего, кроме зла.

— В нём нет ничего, кроме Тьмы и любви к мёртвой девочке, — поправил баала Кросс. — Я ему сочувствую.

— Не ожидал услышать от вас подобные слова, — признался Авадонна.

— Вы постоянно забываете, что я инопланетянин, — обезоруживающе улыбнулся толстяк. — На Аммердау нет такого разнообразия видов, как на Земле, там живёт лишь мой род, а мы — органики. Безликий тысячи лет занимался нашим воспитанием и добился очевидного успеха. Я жесток, силён, безразличен к смерти во всех её проявлениях, но вот здесь, в той своей части, которую вы, люди, называете душой, я по-прежнему органик. — Иннокентий прикоснулся к груди. — Я ценю благородство и понимаю любовь. Я полностью на стороне Ольгина и сожалею лишь о том, что он не заставил дьяка мучиться перед смертью так, как тот заслуживал.

— Говорят, Элизабет тоже стала понимать любовь, — проворчал Авадонна. — Это её и сгубило.

— Да, я слышал, что на Земле без любви никуда, — усмехнулся Кросс. — Вы даже Древних совратили.

— С Безликим ты вёл себя столь же дерзко? — вдруг поинтересовался карлик, одновременно напомнив собеседнику, с кем тот говорит.

Но особенного впечатления не произвёл: инопланетянин выбранному тону не изменил.

— Я лишён надежды вернуться домой, баал, и дерзость — единственное, что меня спасает от сумасшествия, — размеренно объяснил он, глядя карлику в глаза. — Но если я вас чем-то обидел…

— Меня трудно обидеть, Иннокентий.

— Я имел в виду…

— Я понимаю, что ты имел в виду.

— Спасибо.

Карлик вздохнул. Толстяк приятно улыбнулся.

Иннокентий знал, что находится в полной власти Авадонны, и карлик волен безнаказанно убить его в любое мгновение, но… Но последние десятилетия Иннокентий не жил — существовал и давно перестал ценить то, что мог безнаказанно забрать карлик. Угрозы на него не действовали.