Озорник

Во-первых, индус знал много удивительных историй о своей родине и охотно рассказывал их. По его рассказам выходило, что там, в Индии, драгоценным жемчугом усыпаны улицы. Дети, играя, бросают друг в друга яхонты. Хлеб растет прямо на деревьях. А у мужчин начинают пробиваться усы только тогда, когда им исполняется пятьдесят лет. Но удивительнее всего было то, что люди там ходят круглый год раздетыми. Зимы не бывает. Овцы ничего не стоят. Слониху со слоненком можно купить за один рубль.

Во-вторых индус был щедр. Он не жевал ташкентский нас[16], а всегда просил меня раздобыть редкий, бухарский. Меняла не скупился на чаевые.

В базарные дни, после торговли, он обычно забивался в угол нашей маленькой чайханы, требовал крепкий чай и, достав набитый золотыми кошелек, начинал пересчитывать деньги. Пересчитав половину, он задремывал. Потом внезапно вздрагивал, тянулся за кальяном и снова принимался считать деньги… В такие минуты я, как правило, всегда стоял рядом, охраняя его кошелек от косящихся на золото людей. Наконец он заканчивал подсчет и удивленно восклицал:

— О аллах!

Видно, в кошельке оказывалось меньше золотых, чем он предполагал, и он очень этому удивлялся. Клянусь аллахом, мне нравился этот чужестранец.

Наши посетители любили поговорить о политике.

Они говорили, что Николай и Гермон[17] крепко вцепились друг в друга. Гермон — шестиглазое чудовище с огромными крыльями. И он сровнял с землей не один город белого царя. Говорят, Гермон выпустил на Николая огненные шары, происходящие из рода дракона. А войска у белого царя пестрые, разноцветные. Нашлись и такие, которые стали говорить: «Не будем воевать! Если надо, пусть царь со своими генералами воюет против Гермона!» Во главе этих его противников стоит богатырь — мастеровой…

О том, что сейчас война в разгаре, я слыхал краем уха, еще когда был у себя в кишлаке. Но такое я слышал впервые.

Иногда разговоры о политике почему-то резко переводились на пернатых. О том, кто и когда попугая обучил слову «дурак», о том, что коршун с удовольствием клевал опиум, о том, что кто-то обучил курицу кукарекать, и так далее.

Затем начинали разговор о землетрясении: почему трясет землю?

Словом, мне здесь скучать не приходилось. Жаловаться не могу.

Я тоже, как работник, нравился Ходжи-бобо. И он сдержал свое слово. В то время в Ташкенте цены на кавуши и галоши вздорожали. Голодные и раздетые занялись опорками. Опорки — это не целые сапоги, а только их части, снятые с убитых на войне. Видимо, какое-нибудь военное учреждение собирает их и продает. Об этом узнал один ташкентский бай и подумал: «Разве так заботятся о народе?» Он нанял вагоны и поехал за линию фронта. Привез оттуда восемь вагонов, наполненных опорками. И теперь он потихоньку их сбывает сапожникам. А сапожники латают эти сапоги и продают, освобождают бедных людей от лишних издержек на кавуши и галоши.

Ходжи-бобо мне и купил одну пару опорок, похожих на большой топор.

* * *

Обычно по четвергам Ходжи-бобо освобождал меня до вечера. В такие дни я сам просился сходить на базар, чтобы купить ему что-нибудь или просто пошататься.

Настоящим моим днем отдыха была среда. Каждую среду Ходжи-бобо мне давал двадцать копеек и наказывал:

— На, сынок, иди порезвись, но не ходи допоздна. Смотри веди себя хорошо, не будь посмешищем, как обезьяна того бакалейщика. И не привязывайся к кому попало, как пес мясника. И не останавливайся у каждой лавки, как почтовая лошадь. И не ешь что попало, подобно кишлачному жителю, приехавшему в город на праздник. Вот так, сын мой. На, возьми еще этот пятак и купи у Талиб-мастера фунт свеч, но прежде понюхай, не то купишь вонючие. В пятницу мы эти свечи поставим духам наших предков. Если свечи будут дурно пахнуть, духи разобидятся. Теперь иди, сынок, иди… Да, подожди, не забудь зайти и в табачную. Возьми еще вот эти девять монет. Там есть лавка бухарского торговца. На эти деньги купи бухарского табаку для индуса.

— Деньги не нужны, у меня есть.

— Гм, вас с индийским менялой водой не разлить. Для него ты и денег не жалеешь. Недаром говорят: «Берет рука — она и дает». Ах ты плутишка! Ну, иди, иди.

На воле

Я помчался на улицу. Пробежал через пустырь и направился прямо на дынный базар. Стояла уже поздняя осень, и поэтому здесь можно было увидеть горы дынь и арбузов.

Водоносы везде полили землю, и было прохладно. В нескольких местах лежат вязанки зеленого клевера. Крестьяне отовсюду везли сюда дыни разных сортов. Они распрягали ослов, лошадей и садились в тени арбы, сложив вокруг себя горки из дынь. Тут можно купить и крупную белую дыню, величиной с горшок, желтую и красноватую, к которым стоит только дотронуться ножом, как они раскалываются на несколько частей.

Из Кувы, Маргелана, Ферганы, Алтыарыка дехкане привозили крупные гранаты. Здесь я нашел себе товарища, такого же по возрасту, как и я.

— Эй, мальчик, как тебя зовут? — спросил я.

— Какое твое дело? Атабаем меня зовут, — ответил он.

— Давай купим одну дыню на двоих.

— Я согласен, но у меня нет денег.

— Если у тебя нет денег, зачем на базар пришел?