Озорник

Пришел я в чайхану, когда Ходжи-бобо и постояльцы уже закончили вечернюю молитву. Я тут же отложил в сторону табак, свечи, гранат и халву, сменил воду в кальяне, почистил трубки, протер чайники и пиалы. Выгреб из-под самовара золу, на плечо бросил полотенце, взял в руки веник и уже был готов к новым услугам.

— А, серый жеребенок, где ты пропадал? Недаром говорят: «Для сироты все отцы». Может быть, нашелся какой-нибудь отец? А? Эй, смотрите на него, как покорно он стоит, словно мягкий веник. А, чтоб ты на пулю германскую напоролся!

— Не проклинайте его, Ходжи-бобо, — сказал один из постояльцев.

— Самовольный уж очень. Ну, говори, что интересного видел и слышал на базаре? — обратился старик ко мне.

— Толпа растерзала мужа певицы Айши, Рахмата-Ходжу.

— Неужели? Симпатичный был мужчина. Ну да ладно, пусть земля будет ему пухом. Раз его толпа растерзала, он считается невинной жертвой. Но для таких, как он, и адского огня жалко. Ну-ка, расскажи подробнее… Смотрите-ка, он и подстригся, прямо настоящий иранский шах — Ахмадали-лысый. Я видел его портрет. Ну, теперь рассказывай!

И я начал фантазировать, к одной правде добавлял десять небылиц:

— На место происшествия белый царь послал две тысячи солдат. Семьдесят один раз открывали огонь по толпе. Девять женщин с испугу родили. Одна башенка мечети Кокалдо́ш покосилась. Полицейские Мочалова ограбили торговый ряд. Женщины без паранджи с криком выбежали на улицу…

В таком духе я рассказывал целый час. После чего Ходжи-бобо простил мне мое самовольство.

Пока я рассказывал, постояльцев собралось более десяти человек. Индийский меняла тоже был здесь. Настроение у него хорошее. Хотя он и мало что понимал из моего рассказа, но слушал внимательно. Некоторые из посетителей на самых страшных местах моего рассказа чуть не падали от испуга. А некоторые поддакивали мне и даже сами добавляли. Один из них обвинял певицу, другой — Ходжу, третий — бесшабашную толпу, четвертый — полицейских и самого Мочалова.

— Правильно, — сказал мулла Мирсалим, глядя поверх очков. — Но иногда бывает неразбериха. Например, в прошлом году на празднике в Занги-ота́ произошел такой случай. Была пятница. Здесь собрались люди из Ирана и Ирака, Индии и Рима, из Чинимо и Чина и аллах знает откуда еще. А из Ташкента даже ребенка в люльке привезли. Люди, словно муравьи, покрыли всю землю. Муэдзин прокричал уже азан. Все за иманом стали молиться. Какой-то запоздавший на молитву стал проходить вперед и заметил, как у одного из его знакомых из кармана выглядывает кошелек. Он протянул руку, чтобы спрятать кошелек приятеля поглубже. Это увидел рядом сидящий и, прервав молитву, закричал: «Эй, мусульмане, в мечети карманщик!» — и, схватив того за воротник, стал дубасить. В мечети все напали на бедняжку. Никто никого не слышит. А когда уже избили насмерть, стали спрашивать: «А в чем дело? Что он сделал? Кто его ударил первый? Чей кошелек?»

Хозяин кошелька вышел и сказал: «Миряне, это был мой друг. Он никогда не был вором. Он, видимо, хотел кошелек только спрятать, чтобы я не потерял его».

— Вот этот прямо в рай попадет, — сказал Ходжи-бобо, — да, без всякого суда…

Постояльцы начали готовиться к вечерней молитве.

Я к тому времени заварил крепкий чай, набил кальяны табаком и зажег лампу. Потом на большом подносе принес лепешки.

После молитвы все постояльцы сели на свои места. Около каждого я поставил по чайнику, пиале и все, что им полагалось.

Тут за чаем и началась беседа. Ох, если б вы послушали их радостные восклицания после курения опиума… Эти существа, которые обычно молиться-то ленятся, всегда волком друг на друга смотрят, изюминку для другого пожалеют, — теперь это самые добрые люди. Один из них расхваливает сад, которого никогда не видел, другой мысленно подсчитывает капитал, которого у него нет. Один другого приглашают домой в гости: «Ради вас я барана зарежу». Друг друга угощают чаем, лепешкой. Уж такими они становятся добрыми, внимательными, вежливыми, просто диву даешься!

Я же всегда на ногах. Откликаюсь на каждый стук крышкой чайника. Тут же подаю чайник, заваренный кузнецовским крепким чаем.

Мной особенно доволен индус.

— Молодец, сынок, молодец. Сегодня был базарный день, — начал он. — Подсчитывать деньги буду завтра. Принеси мне кальян.

— Вот, хозяин, и кальян готов, а огонек словно цветок граната.

— Молодец, молодец, сынок. — Индус глубоко раза три втянул в себя дым. Табак был крепкий. Меняла, видимо, задохнулся. Он побледнел и еле проговорил: — Воды, воды…

Я принес холодной воды. Он взял дрожащей рукой пиалу, отхлебнул глотка два и пришел в себя. Я протянул ему нас.

— О-о-о!

— Вот я принес бухарский нас.

— Молодец, сынок, молодец. — Он покопался в своей сумке и дал мне целковый.

Потом всем по очереди я подносил кальян, и беседа продолжалась до вторых петухов.

Ходжи-бобо, оставив чайхану на мое попечение, ушел к себе. Постояльцы разошлись. Индийский меняла и мулла с двойными очками обычно оставались здесь ночевать. Я потушил лампу и лег спать.