Пальмы в снегу (ЛП)

Килиан задумался над словами Симона и над тем, что ему ответить.

— Я не говорил, что не хочу для вас независимости, Симон. Я лишь сказал, что не хочу уезжать.

Внезапно он почувствовал глубочайшее облегчение. Наконец-то он смог высказать вслух то, что чувствовал.

Их разговор оборвался от грохота падающих стульев. Бросив взгляд в сторону группы белых, они тут же поняли, что происходит. Возле барной стойки стоял молодой человек с настороженным взглядом, держа в одной руке бокал, а другой подавая знаки товарищам, чтобы те не двигались. Молодой человек за что-то извинялся перед грозно нависшим над ним чернокожим мужчиной.

— Я же сказал: извините, пожалуйста, — повторял молодой человек.

— Уж своим-то белым дружкам ты не дымишь сигаретой в лицо, — пьяно ответил тот. — Или тебе не нравится, что мы теперь можем ходить в ваши бары?

— Что мне не нравится — так это то, что вы не умеете себя вести, — ответил молодой человек, не теряя спокойствия. Затем направился к своему столику и уселся на место, кивнув друзьям, чтобы они тоже садились.

Чернокожий у барной стойки заплатил за еду и выпивку и направился к выходу, но перед тем взмахнул рукой, обводя ею все помещение, словно хотел охватить все столики, за которыми сидели белые, в том числе и столик Килиана.

— Мы не оставим в живых никого из вас, — сказал он. — Мы перережем вам глотки. Всем.

В воздухе повисло тягостное молчание.

— Вот видишь, Килиан, — прошептал Мануэль. — Хулия тоже не желает ничего слушать, но в конце концов нам придётся уносить отсюда ноги. Всем. — Мануэль бросил на него непреклонный взгляд. — В том числе и тебе.

— Вы уверены, что это и правда необходимо? — спросила Хулия с полными слез глазами. — Папа... мама... Нас ведь пока ещё не выгоняют?

Хенероса поправила волосы перед зеркалом в резной раме, висевшим на стене в столовой, рядом со слоновым бивнем. Зеркало отразило совсем иную женщину, чем та, какой она была десятки лет назад, когда они с Эмилио открыли факторию и поселились на верхнем этаже. Она вспомнила, как проливала слезы, оставляя единственную дочь дедушке с бабушкой, пока они не смогут достаточно обустроиться; вспомнила обо всех минутах счастья, что пережили они все трое в Санта-Исабель. Много лет пролетело с тех пор, ее тёмные волосы потускнели, а возле глаз залегли глубокие морщинки.

Она вздохнула.

— Сейчас, по крайней мере, мы можем хоть что-то забрать — немного, но все же больше, чем если будем дожидаться, когда нас отсюда вышвырнут... — сказала она.

— Но, — возразила Хулия, — если уже ясно, что это случится, почему ты продаёшь факторию этому португальцу?

— Жоао это знает так же, как и я.

Эмилио привёл в порядок лежавшие на столе бумаги, среди которых было несколько экземпляров «Эй-Би-Си» за 1968 год, с большими фотографиями последних событий в Гвинее на первой странице. Затем поднялся из-за стола и, ссутулившись, медленно направился к окну.

— Никто не обязывает его вести бизнес, — сказал он. — Во всяком случае, он смелый человек. Ах, если бы у нас хватило смелости не признать республику, как это сделала Португалия!

Он посмотрел на часы и нетерпеливо глянул в окно. Ему хотелось, чтобы Жоао пришёл как можно скорее, чтобы побыстрее покончить с этим неприятным делом. Когда любовь закончилась, думал он, лучше уж порвать сразу. Примерно то же самое произошло у него с Гвинеей.

— А кроме того, у него здесь куча детей от туземки, — добавил он, слегка откашлявшись. — Достаточно веская причина, чтобы здесь оставаться.

Это отцовское замечание напомнило Хулии о Килиане. Если бы он слышал ужасные пророчества ее отца и мужа, решился бы он тоже уехать? Бросил бы сына Бисилы на произвол судьбы? Ведь совершенно очевидно, как обожает Килиан этого малыша! Нет, он не сможет его бросить.

— Почему ты не веришь новому президенту? — Хулия повисла у отца на руке. — Потому что его не поддерживают в Испании? С двенадцатого октября...

— Не напоминай мне об этой дате! — Эмилио сжал руку дочери. — Эти безбашенные юнцы превратили город в настоящий ад... Это уже начало конца... Они побили все стекла в домах и магазинах и сбросили с постамента статую генерала Барреры на глазах у Фраги Ирибарне... Странная манера благодарить за передачу полномочий!

— Но это же был первый день свободы, папа, — возразила она. — А Масиас с тех пор не устаёт воздавать хвалы Испании. Он обещал следовать политике генералиссимуса последних тридцати лет и поощрять испанских предпринимателей, которые продолжают вкладывать средства в Гвинею...

— Вот дала бы я этому петушку... — с горькой и бессильной яростью бросила Хенероса. — Сейчас он — само упоение, но посмотрим, что он запоет, когда ему перестанут давать деньги... Посмотрим, как он тогда исполнит свои предвыборные обещания.

Эмилио засопел, вырвал у дочери руку и направился в гостиную, бормоча себе под нос какие-то ругательства.

— Я старый матёрый волк, Хулия, — сказал он. — Мы все делаем правильно. Если подпишем бумаги сегодня, у нас ещё будет время собрать вещи и переправить их в Испанию. А потом... — он озабоченно посмотрел в небо, — Бог знает, что нас ждёт.