Память и забвение руин

Но совершенство в данном контексте оказывается антонимом жизни и изменения.

Жан Старобинский, рассуждавший об изобилии статуй в живописи, начиная с Де Кирико, кажется, имел в виду, что все это – бывшие люди, как Ниоба или Анаксарета из греческих мифов.

Легко предположить, – говорит Старобинский, – что, изображая меланхолическую статую, художник демонстрирует собственное превращение в камень или старается его предотвратить. Чувство своей отчужденности, грозящей парализовать самую сокровенную часть его существа, он изображает и проецирует во внешнее пространство, наделяет телом114

.

Более того,

подобно архитектурным сооружениям, [статуя] в своей законченности (или незаконченности, поврежденности) контрастирует со всем, что в окружающем ее мире принадлежит к бренной жизни115.

Но ведь именно в этом и состоит символическая роль архитектуры. По мысли Григория Ревзина, архитектура есть следствие грехопадения, она берет на себя задачу по запечатлению вечных форм, как только человек осознает трагическую изменчивость окружающего мира.

Архитектура, – утверждает Ревзин, – это удержание Космоса на фоне истории. Именно поэтому ее семантика тождественна мифологическому Космосу, именно поэтому она не может появиться до того, как начнется история и Космос начнет деградировать, – лишь тогда появится необходимость его удержать. […] Не строится ли наше понимание онтологии искусства на том, что благодаря ему мы возвышаемся над потоком времени и входим в соприкосновение с вечностью?116

Однако соприкосновение с вечностью бывает опасным. Старобинский напоминает нам историю из классической древности, повествующую, похоже, именно об этом:

Ниобея бросает вызов Латоне и желает, чтобы ее чествовали как богиню. Разгневанный Аполлон умерщвляет четырнадцать детей Ниобеи, а сама она вскоре становится лишь плачущим камнем. Нельзя ли сделать из этих строк Овидия «нравоучительный» вывод о том, что наказанием для тех, кто верит в собственное совершенство, в законченность собственной красоты, служит обретение этой законченности?117

Старобинский говорит о Ниобе, чьим грехом была гордыня (греч. ὕβρις), но не лучше ли переадресовать его замечание о совершенной красоте, не нуждающейся в эмпатии, жестокосердной Анаксарете, царевне из рода Тевкра Теламонида (брата Аякса), отвергнувшей любовь и окаменевшей из‐за этого?

Анаксарета, – пересказывает этот сюжет Старобинский, – поднялась на крышу своего дворца, чтобы посмотреть, как несут хоронить Ифиса, покончившего с собой из‐за несчастной любви к ней, и превратилась в камень. Она наказана за то, что отвергла юношу низкого происхождения. «…Уже занимает помалу все тело / Камень, что ранее был в бесчувственном сердце» – так описывает ее состояние Овидий и прибавляет, что статую эту нарекли Венерой, смотрящей вперед (Venus prospiciens)118.

Но здесь Старобинский все же лукавит, поскольку Овидий напрямую не отождествляет каменную Анаксарету с Венерой, а говорит только, что

              сохраняется статуя девыНа Саламине поднесь. Там есть и Венеры СмотрящейХрам119.