Памяти Пушкина

Эти же поэты, и в ряду их более других Байрон, как бы освящали и окружали особым ореолом охлаждение, которое испытывал наш поэт, писавший: «Ко всему был охлажден, ко всему охладел… Хочу возобновить дружбу, как мертвец… любовь; труды, не могу»[546].

Но напрасно Пушкин уверял себя иногда:

Свою печать утратил резвый нрав,Душа час от часу немеет.В ней чувства нет уже. Так легкий лист дубравВ ключах кавказских каменеет[547]

.

Не раз он должен был задавать себе вопрос:

Но что ж теперь тревожить хладный мирДуши бесчувственной и праздной?[548]

И в отличие от Байрона Пушкин не испытывал полной душевной усталости на деле.

Так, при всех совпадениях в жизни и деятельности обоих поэтов оставались в силе и коренные различия между ними, обусловленные немалыми различиями их характеров и дарований, а также среды, в которой они вращались в годы удаления из общества, взлелеявшего их юность.

Склад нравственной натуры Пушкина, характеризовавшейся, по словам лиц, хорошо знавших его, «столь развитым в нем нравственным чувством», «великою прямотою совести, добротою сердца, несмотря на вспыльчивость и горячность, далее неспособностью к сильной и продолжительной ненависти и к непримиримой гордости, резко отличал Пушкина от британского поэта. В нашем поэте сказывалось также невольное влияние русской среды и ее вековых преданий. И мы видели, что уже первое стихотворение Пушкина, несомненно и прямо навеянное поэзией Байрона (элегия «Погасло дневное светило»), не может назваться вполне байроническим. Рефрен того стихотворения:

Шуми, шуми, послушное ветрило,Волнуйся подо мной, угрюмый океан!

передающий его основное настроение, наиболее приближает его к прощанию с родимым краем Чайльд Гарольда[549], но если бы даже было еще более близости между обоими стихотворениями, то и это не имело бы особого значения, потому что прощальный привет Чайльд Гарольда родине вообще пленял многих[550], и перевод его обратился в романс, живший в музыкальном исполнении у нас, если не ошибаемся, вплоть до 60-х годов нашего века. Важно то, что «сомнение», которое преимущественно могла навевать поэзия Байрона, Пушкин выразился, что оно – «чувство мучительное, но не продолжительное»[551].

Потому-то увлечение Пушкина Байроном не было глубокое и решающее на всю жизнь, каковым можно признать в значительной степени воздействие Байрона на Лермонтова. Оно длилось не более пяти лет, совмещалось и чередовалось с увлечением поэтами иного пошиба, чем Байрон, следовательно, вытекало в значительной степени из разносторонней восприимчивости нашего поэта, и хотя отдельные отзвуки его слышались и потом[552]

, но в существе оно окончилось еще ранее панихиды по Байрону, отслуженной в селе Михайловском в апреле 1825 года[553], да и в те годы, когда наш поэт, по его собственному выражению, «с ума сходил» при чтении Байрона, давало поэзии Пушкина мало содержания, которое могло бы быть усвоено мыслью нашего поэта, могучею на свой лад. Оно сообщало лишь более силы и прибавляло некоторые отдельные черты к сродному направлению мыслей и творчества Пушкина, вынесенному из усвоения произведений Вольтера, Руссо, г-жи де Сталь, Шатобриана и других, а также из собственного опыта и обстоятельств русской жизни. Разочарование, пресыщение и охлаждение в жизни, отличающие Чайльд Гарольда, были известны Пушкину с довольно раннего времени, а демонические сомнения могли быть знакомы также из Вольтера и «Фауста» Гёте.

В героях поэм Пушкина, признававшихся байроническими, можно открыть лишь нередкое и у великих писателей усвоение и затем воспроизведение по невольному припоминанию и слияние в своеобразном целом отдельных черт, вынесенных из чтения целого ряда поэтов, а не только Байрона. Наиболее близким к Байроновым отменам героического типа следует, кажется, признать Евгения Онегина, который как будто имеет в себе и по внешнему виду, и по внутреннему складу что-то родственное Чайльд Гарольду и Дон Жуану[554]. Он

Как dandy лондонский одет[555].Прямым Онегин Чайльд ГарольдомВдался в задумчивую лень[556].

Страдая недугом, «подобным английскому сплину», он

…к жизни вовсе охладел.Как Childe Harold, угрюмый, томный,В гостиных появлялся он[557].

Он был истинным героем того времени, когда

Британской музы небылицыТревожат сон отроковицы[558].