Пансионат

Даже Контесса с Белорой воспряли им навстречу. Оправили платья, пригладили то, что осталось от причесок, а Белора даже (Рыська не удержалась от хихиканья) полезла за зеркальцем, черно и бесполезно блеснувшим в темноте.

Но идти пришлось еще не меньше часа, идеально ровная местность сокращала расстояние медленно и неохотно, дразня огнем чужого далекого очага. Где их, кстати, никто не ждал. Но об этом она предпочитала не думать.

На последних десятках метров Пес перестал хромать и рванул вперед, таща за собой, наоборот, вконец обмякшую Контессу, и Рыська тоже ускорила шаги, догнала Тима, заглянула ему в лицо, словно просила улыбки. Но Тим смотрел в другую сторону. На Белору, повисшую мокрым бархатным тюком на его руке.

Рысь обогнала их.

— Жратвы! — громогласно возвестил Пес; его фигура, подсвеченная лампочкой под жестяным карнизом, монументально возвышалась на крыльце. — Не вижу, почему бы благородным донам первым делом не стребовать…

— Людей распугаешь, — хихикнула Контесса. — Выражайся цивильно.

Подошедший Тим поставил на землю сумки и тоже взбежал на крыльцо. Нащупал звонок, и резкий электрический звук пронзил воздух вибрирующим разрядом.

— Я уже звонил, — сообщил Пес. — Не слышат. Вот как надо!

Он заколотил в дверь кулаками и носком сапога, с которого брызнула мелкими комьями налипшая грязь; Контесса попятилась и, едва не наступив на подол, сковырнулась с крыльца. Рысь отступила тоже, оглядывая сотрясаемое строение — низкое и беспорядочное, словно составленное из разнокалиберных коробок из-под обуви. Полустанок, хутор?… что-то сельскохозяйственное? И странно, что нет собаки. Собака должна была быть. И давно проснуться, если что.

Пес выматерился и дернул дверную ручку на себя. Потерял равновесие и чуть было не грохнулся — соскочил — со ступенек.

— Осторожнее! — взвизгнула Контесса.

Задрал голову и констатировал:

— Открыто.

На крыльце остался Тим, он и заглянул внутрь, предварительно дробно постучав косточками пальцев по косяку:

— Добрый вечер! Есть кто-нибудь…?

— Я замерзла, — громко и капризно заявила Белора. — Давайте зайдем уже.

Никого здесь не было. Рыська поняла это с самого начала, как только вошла, а может, и раньше, еще когда Тим звонил. Она прошла через ярко освещенную прихожую, где на лавке вдоль стены валялись кучей какие-то брезентовые шмотки, громоздились мешки и стояли в углу громадные стоптанные сапоги, в комнату, тесную, забитую канцелярскими шкафами и тоже освещенную в несколько длинных синеватых ламп. Отсюда ответвлялись распашонкой два дверных проема, опять-таки залитых ярким светом… Никого — во всем этом нелепом бестолковом строении с дощатыми полами, гулко двоившими шаги. Она знала точно.

Они разбрелись по смежным помещениям, ступая громко, натыкаясь на мебель, переговариваясь и вообще производя слишком много шума, контрастного беззвучной пустоте. Что-то с грохотом рухнуло, взвизгнула какая-то из дам, высказался Пес. Куда подевался Тим, Рыська не успела заметить, и ее брожение из комнаты в комнату обрело смысл: найти его. Ее занесло в закуток, где тоже торчала в стене включенная лампочка без абажура, жужжал холодильник и стоял на тумбочке электрочайник. Теплый. Почти горячий.

Рыська отдернула руку и в беспричинном, недостойном страхе отпрянула прочь, пересекла комнату, заставленную картонными коробками и косыми полосами вагонки до потолка, дернула за ручку прикрытой двери, обрисованной светлым прямоугольником, и ворвалась в боковую каморку с низкой кушеткой у стены. На кушетке, острыми углами расставив колени, сидел Тим. А напротив него негромко жужжал телевизор — с белым, чуть подернутым серой штриховкой экраном.

— Не работает? — спросила очевидное Рыська, по-глупому спросила. Но, с другой стороны, если не работает, зачем тогда смотреть?

Присела рядом — тихо, смирно. На микроскопическом расстоянии, которое Тим при желании мог бы убрать, уничтожить, смахнуть одним движением. Но он не протянул руку, не обнял, не притянул к плечу. Сидел неподвижно, глядя в пустой мерцающий экран.

— Не знаю, — вдруг ответил он, когда она давно уже перестала ждать ответа. — Может быть. А может, просто нечего показывать. Вообще.

— Как это? — не поняла она.

— Да так. Не обращай внимания, ерунда, конечно.

Но он продолжал смотреть, и можно было сидеть рядом, чувствуя его тепло и запах, пропитываясь насквозь тем и другим, и постепенно врасти, сродниться и опустить голову ему на плечо… Нечего показывать, наконец-то поняла Рыська, проникаясь заодно и его невысказанными мыслями, потому что больше ничего не осталось. Никакого внешнего мира, никаких других людей. На самом-то деле их и не было никогда, она всегда знала или по крайней мере догадывалась, — но тот мир удачно прикидывался существующим и важным, подкрепляя свою иллюзорную реальность картинками на многочисленных мониторах, преследовавших нас повсюду. А теперь она, та, чужая реальность, сдалась, самоуничтожилась, перестала притворяться и чего-то требовать. Остались только мы, живые и настоящие: менестрель Тим Среброголосый и благородная Рысь из рода Фелин…

Они смотрели.