Пансионат

И вдруг раздался пронзительно-запредельный, почти на грани ультразвука, женский вопль. Не то Контессы, не то Белоры — и Тим вскочил, и его рука неловким, вовсе не тем движением задела Рыську, едва не столкнув с кушетки. Он метнулся к дверям, и белая, мокроволосая и безумноглазая Белора упала в его объятия:

— Там… там они все…

Он гладил ее по волосам, и его ладонь подпрыгивала в такт ее истерических рыданий. Рыська отвернулась, шагнула вглубь каморки и выключила телевизор.

(настоящее)

У него делаются огромные, в пол-лица, глаза. Как тогда. Нет, еще больше, еще отчаяннее. А потом его лицо опрокидывается и пропадает — совсем, навсегда.

Рыська кричит. Кажется, его имя.

От ее крика не меняется ни-че-го.

Под ее ногами медленно ползет песок. Рыхлая зубчатая трещина углубляется и растет, превращаясь в разлом и обрыв. Носок Рыськиной сандалии нависает над бездной — пока еще не вертикальной, пока под углом, острота которого становится все больше. Но пока еще нет, не совсем.

И она решается. Делает шаг, и ее ноги неудержимо скользят вниз вместе с пластами влажного песка, шершавого, а потому дающего иллюзорную опору. Рысь поворачивается боком и спускается с ускорением лесенкой на полусогнутых, словно по горнолыжному склону. И в какой-то момент она ловит баланс и ритм этого спуска, подчиняет себе движение и скорость, овладевает своим телом и мчится вниз с отчаянием и яростью всадника на единственно правильном пути. Ей все равно, что и кто остались наверху, она не слышит криков, несущихся вслед. Ей точно так же все равно, что ждет внизу, в смертельной финишной точке — бездне — полета. Значение имеет лишь одно.

Вот он. Барахтается в песке, словно большое насекомое, цепляется руками и ногами за ползучую иллюзорную твердь, пытается если не удержаться, то хотя бы замедлить скольжение. Он уже не поднимает глаз. Он ничего не видит и не протягивает руки.

Она кричит его имя.

Звука нет. Здесь вообще нет никаких звуков — кроме оглушительного бурления сплошного пенного водопада в нескольких метрах ниже по уже почти вертикальному склону. Впервые за все время — секунду, полторы? — она смотрит вниз.

Песок обваливается под ее ногами двумя узкими ступеньками, и она летит вместе с ними вниз, взрыхляя телом уже почти вертикальную стену, и догоняет Тима, и вцепляется в него на лету. Совсем близко встречаются их глаза, на таком расстоянии ничего невозможно рассмотреть, его лицо плывет, двоится и снова сползается в один огромный единственный глаз. Ее мокрую многослойную одежду сминает сила и твердость его руки, стопорящей падение.

Они вместе. Они распластываются по песчаной стене, врастают в нее телами, намертво держа друг друга, не позволяя сорваться и упасть. Но все-таки съезжают вниз, потому что удержаться на ней, даже вдвоем — нельзя.

Тим что-то кричит; звука по-прежнему нет, одна только теплая волна, вибрация голоса. Ей, Рыси, этого достаточно. Она готова, она не хочет больше ничего от теперь уже окончательно иллюзорного мира. Но не разжимает рук.

И вдруг их резким, дергающим движением отрывает от мокрого шершавого песка, подбрасывает в воздух и снова швыряет во взрыхленную поверхность, уже не вертикальную, а просто наклонную, и угол спуска выравнивается на глазах, как будто от внезапного сквозняка захлопывается, возвращаясь на место, приотворенная створка. Рысь приподнимается на четвереньки, она плохо соображает, где теперь верх и где низ, она вся облеплена песком, он цепляется к ладоням, скрипит на зубах, не дает проморгаться, мгновенно просачиваясь в глаза. Приближается нарастающий шум, грозный, бурлящий — и раньше, чем Рыська успевает понять, ее рывком поднимает на ноги Тим, и тащит за собой, неразборчиво крича. Безвольно пропахав широкую борозду в песке, она утверждается на пружинящих ногах и вслед за ним срывается на бег.

Они бегут.

Бегут по искореженной ломтями поверхности мокрого песка, перелопаченного их же телами в недавнем и уже недостоверном падении, спотыкаются, вязнут, тянут друг друга, не размыкая рук — а по пятам катится, настигая, сплошная пенная стена моря, возвращающегося в прежние берега. Впереди, видит Рыська сквозь сплошные колючие слезы, маячат темные фигурки, мечутся, машут руками. Но ни один не бросается навстречу. А впрочем, в этом нет ни малейшего смысла. Очень мало кому удается найти смысл в общей с кем-то смерти.

Песок под ногами напитывает воду, становится зыбким, плывущим, подошвы отрываются от него с трудом и мерзким чавкающим звуком, который не заглушить свисту в ушах. И даже голосу Тима. Она так и не слышит, что именно он кричит — один лишь голос, и этого даже много, это счастье…

Она спотыкается, падает, зажмуривается — и, подхваченная под мышки, летит в чьи-то объятия, как неодушевленный предмет, мешок или мяч. Бурление моря за спиной становится оглушительным, оно уже нависает со всех сторон, словно в цифровом стереокинотеатре, а Тим…

— Тим-м-м-мммм!!!

…Рыська открывает глаза.