Пансионат

— Очень может быть, — говорит откуда-то сверху писатель, это он, разочарованно догадывается она, прижимает ее сейчас к мокрой шерсти свитера и гладит по волосам. — Возможности наших органов чувств… допускают, вполне допускают подобные аберрации. Никто, заметьте, до сих пор не погиб.

Ему отвечает Тим:

— Надо было погибнуть, чтобы вы перестали думать, будто все это нам кажется?

Она высвобождает руку и смазывает с лица мокрые волосы, мешающие смотреть. Тим сидит на корточках у самой кромки моря, зыбкого, колышащегося, не преодолевающего границ. Тихонько шипят, опадая, последние клочья жемчужной пены. Тим подхватывает горсть пены на ладонь, и вода стекает между его длинными пальцами. Поворачивает голову: их взгляды встречаются. Выскользнув на мгновения из диалога, он улыбается ей одной — виноватой, бесконечно благодарной улыбкой.

Рысь ликующе улыбается в ответ.

— Не кажется, — примирительно говорит писатель. — Но, поймите, пускай мы попали в очень, очень странное место… основные законы физики не так-то легко отменить.

— Вы разбираетесь в физике? — почти нейтрально спрашивает Тим.

Остальные, она только теперь видит их всех, оглядывая панорамно из-под писательской руки, сгрудились вокруг и, не вступая в разговор, напряженно ждут ответа.

— Мне тоже не хватает господина Якутагавы, — незаметная обида, легкий вызов. — Но он, как вам известно, предпочел остаться в пансионате.

— И правильно предпочел, — влезает Пес.

Тим глядит на него удивленно, как если бы встретил внезапно в каком-нибудь очень неподходящем месте, к тому же одетого в деловой костюм. Пес хмыкает и словно стирается, расползается в пейзаже. Другие молчат.

А Рыська смотрит на Тима.

И все остальное размывается, как смешная фигура Пса, теряет очертания и отчетливый звук, перестает иметь какой-то смысл. Тим теперь — ее. Он принадлежит ей безоговорочно и по праву, они связаны теперь намертво тем вертикальным песчаным берегом, пенной волной, вибрацией беззвучного крика. Нет и никогда не было никакой Белоры, и всех других, и королевских балов, и турниров, и фестивалей с игрушками — промежуточной псевдореальности, придуманной ими от бессилия, от неспособности сразу шагнуть в настоящее, в единственное, общее на двоих. Сколько слоев шелухи потребовалось снять, сколько раз обмануться, чтобы наконец-то оказаться здесь, у самой кромки мятущейся воды, подернутой оседающей пеной, и улыбнуться друг другу. Но все-таки. И теперь навсегда.

Ее до сих пор полуобнимает нелепым отеческим жестом писатель. Рыська вздрагивает, высвобождается, на мгновение потеряв тонкую дрожащую нить, соединявшую их с Тимом глаза. Извне прорывается чужой голос:

— Значит, идем дальше? Как будто ничего не случилось?

Ничего не случилось. Вот дурак, нежно думает Рысь.

— Нет, — отвечает писатель. — Принять меры предосторожности необходимо. Дальше мы пойдем в связке.

Тим переводит на него любопытный взгляд, и Рыська, обернувшись, глядит тоже, потому что смотреть в одну сторону — даже лучше, чем друг на друга. В руках у писателя моток тонкого полупрозрачного шнура. Неловкими пальцами в замшевых перчатках он распускает наружную петлю, и шнур зигзагообразной бесконечной бухтой падает на песок.

— Откуда у вас? — интересуется Тим.

— Завхоз в пансионате, — коротко поясняет писатель. — Предупреждал, что может пригодиться.

— Еще и завхоз, — хмуро говорит кто-то из них, неважных, неотличимых.

На какое-то время поднимается бубнящий гомон, образуется беспорядочная возня вокруг этого шнура, шныряющего из рук в руки почти невидимой змейкой, которую каждый подолгу вертит в руках, не зная, как закрепить на себе и сомневаясь, есть ли в этом смысл. Рыська ждет своей очереди, временами улыбаясь тоже ожидающему Тиму. На его непокрытой голове подсыхают и топорщатся волосы, и он выглядит неправдоподобно молодым, мальчишкой. У нас впереди огромная, невероятная жизнь, и мы вместе. Остальное — так, детали, декорации, вводные ролевой игры.

Пес протягивает ей конец шнура, и совершенно непонятно, что с ним делать, лучше сначала Тим. Он мотает головой, разводит руками, но потом берет, обкручивается вокруг пояса, вывязывает сложный узел, медленно, демонстрационно, чтоб Рыська могла запомнить. Оставшийся конец довольно длинный, они экономили, чтобы хватило на всех. Полупрозрачная петля провисает между Рысью и Тимом, путается под ногами, свивается причудливыми узорами, втаптываемыми в песок. Смешно. Какой нам смысл расходиться так далеко? Зачем нам вообще расходиться?

— Все здесь?

Писатель выдерживает паузу и говорит:

— Двигаемся вдоль побережья. Друг за другом, на расстоянии как минимум пяти метров от моря. Если кто-то заметит что-либо необычное, сразу давайте знать по цепочке. Непременно! — он делает паузу и завершает с твердостью, в которой все же змеится трещина неуверенности: — К вечеру мы должны добраться до города.

О том мальчике, Стасе, он уже не упоминает. И никто не спрашивает, не произносит вслух его имени.

Они снова идут.