Парадигма греха

Женщина была красива той азиатской красотой, которая способна лишить мужчин воли и рассудка. Дубовик видел тугой узел черно-смоляных волос, закрученных на затылке, из-под которого непокорно выбивался пушок коротких локонов, лежащих на длинной смуглой шее. Длинные стройные ноги в изящных сапожках бесстыдно блестели капроном, который туго обтягивал круглые коленки, выглядывающие из-под узкой форменной юбки. Во всем её облике чувствовалась царственная сила, умение держать себя и повелевать. Она одним жестом красивых рук с тонкими запястьями прервала разговор Сухарева с невидимым собеседником, даже не удосужившись узнать, кто находится на том конце провода. Никодим Селиверстович положил трубку и протянул руку Рустемовой. Видно было, что он напряжен.

– Здравствуйте, Алия Кадимовна! Очень рады видеть вас у себя!

– Не лгите! – голос женщины был, как и она сама, красив и звонок, но какая-то нота жесткости царапнула слух Дубовика, и он невольно поморщился. – Как вы «рады», мне известно! Но дело превыше наших с вами симпатий, так что, будьте добры пригласить своих подчиненных. Уже давно пора работать, а у вас тишина и покой!

– Но вы же сами просили не начинать совещания без вас! – Сухарев выглядел совершенно беззащитно.

– Уясните себе раз и навсегда: я не прошу, а приказываю! Это первое! Не начинать совещание – не значит сидеть в ожидании по своим кабинетам! Это второе! И последнее: что за гэбэшник отирается у вас под носом? Своих дел у них мало? Сидят там, толстож…е! Коньяк да икру жрут, литрами и тоннами! Да девок тискают! – говорила она это громко, зло, не обращая внимания на знаки, которые ей делал Сухарев. – Не КГБ, а «Дом под красным фонарем»!

Дубовик слушал все высказывания скорее с интересом, чем с недовольством, но, видя, как мучается Сухарев от двойственности своего положения, решил, наконец, заявить о себе негромким покашливанием.

От неожиданности Рустемова невольно вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. Медленно повернувшись, она, буквально, впилась черными раскосыми глазами в подполковника. Тот с интересом взглянул на её красивое лицо и испытал разноречивые чувства, постепенно понимая, почему все так боялись этой женщины: сквозь всю её красоту черной краской был вычерчен жесткий взгляд степной волчицы. Было понятно, что она, нет, не приобрела его, а несла на себе с рождения, всосала с молоком и кровью матери, такой же дикой и необузданной! Хотелось взять ластик и стереть эту маску зла и властности, уродующую природную красоту женщины, призванной любить и быть любимой. В какой-то момент Дубовик поймал в её глазах искренний женский интерес к себе, но Рустемова смогла тут же спрятать свои чувства за маской неприступности.

Прищурив глаза, она довольно резко спросила:

– Вы кто и что здесь делаете? – потом повернулась к Сухареву и таким же тоном продолжила: – Почему у вас в кабинете посторонние? – и, не дожидаясь оправданий от него, вновь обратилась к Дубовику: – Думаю, вам следует представиться!

– Да, конечно! – он спокойно подошел к столу и сел напротив женщины. – Я из «Дома под красным фонарем», тот самый, кто «литрами и тоннами»! – он с насмешливым прищуром посмотрел прямо ей в глаза и, увидев, что Рустемова вдруг густо покраснела, с удовлетворением подумал: «Так-то»! И, не глядя на Сухарева, кожей почувствовал его злорадное удовлетворение.

Рустемова заметно злилась, хотя трудно было понять, на кого больше: на себя за внезапную слабость, которой в ней никто отродясь не подозревал, или же на Дубовика, который смог вызвать в ней это чувство. И то, что все это происходило на глазах Сухарева, ещё больше разжигало в ней желание ответить тем же, но она поняла, что этот мужчина и сильнее её, и опытнее. Кроме того, её гневная эскапада в адрес всех работников КГБ сыграла против неё, чего раньше никогда не было. И чтобы завуалировать свое смятение, женщина достала носовой платок и вытерла яркие полные губы, распространив при этом вокруг себя тонкий аромат нежных духов, несколько диссонирующих с её общим обликом.

Дубовик все так же спокойно достал удостоверение и подал его прокурорше. Она, взглянув в него лишь мельком, отвела взгляд и, не найдя, что сказать, обратилась к Сухареву:

– Пригласите своих подчиненных, пора начинать, – и незаметно перевела дух, решив, что пикировка с подполковником закончена, но ему мало было этой победы, и он решил закрепить свое реноме, сказав, растягивая слова:

– Товарищ прокурор, прошу уяснить для себя, что я здесь нахожусь по заданию своего начальства, работаю на совесть, и ни у кого «под носом не отираюсь»!

Сухарев при этих словах наклонил голову и стал чесать в затылке: то ли прятал испуг, то ли улыбку.

Рустемова на сей раз довольно жестко парировала:

– Если ждете извинений, я не стану с этим спешить. Ответить сумею!

– Какой из «египетских казней»? – все больше увлекаясь этой игрой, насмешливо спросил Дубовик. – «Громы и молнии»?

– «Язвы и нарывы» на ваше холеное лицо, подполковник! – эти слова прозвучали уже гневно. И лицо её при этом стало ещё жестче, а взгляд тяжелее.