Партия жертвы

«Нынче ночью во сне видела Агату. Повторяла с ней комбинацию: тан леве с рукой, глиссад, жете… – она выдала удивительно чистое и яркое аллегро. Закончили, и она расхохоталась. Мне в лицо смеялась. А сквозь смех – слёзы: “Родименькая, почему вы меня не узнали? Почему не узнали?” А я дрожала вся, говорю: “Агаточка, ты же всегда такая тихая девочка была, ни слова от тебя, ни звука…” А сама знаю – виновата. Агата не ответила, а потом вдруг: “Она украла мои пуанты. Они нужны мне – я танцую в нашем маленьком зале каждую ночь. И вы приходите. Вы больше не ошибётесь – я сама покажу вам каждую из Воплощений!” Про пуанты Эля говорит, что ничего не знает. Врёт».

«Снова ночью приходила Агата. Сказала: “Мою любимую комбинацию никому не ставьте. Её пусть танцуют только те, кто придёт ко мне, в наш зал. Я буду ждать каждую ночь, приходите ко мне! Приходите все!”»

«Ночью мучилась мигренью. Не спала. К утру сморило – приснился кошмар. Опять Агата. Как будто много времени прошло, и в нашем зале танцует девочка. Она ждёт моего слова. А я глазу-то своему не верю, ищу в зеркалах Агату. Она выходит и смеётся. Хохочет страшно. Потом вцепляется в горло и душит девочку. Тело тюфяком валится на пол. И Агата мне говорит: “Вы больше не ошибётесь! Я покажу вам каждую из Воплощений! Мою комбинацию никто другой не станцует. Приходите танцевать со мной! Приходите все!” и снова хохочет… хохочет…»

Агата Азоева – так звали девушку, в которой сама Ваганова не узнала Воплощение Искусства. Я нашла её имя в списке на эвакуацию. Оно было вычеркнуто, а рядом стояла пометка: «добровольный отказ». Поверх зачёркнутого было вписано другое имя: «Лирих Эльвира». Как же случилось, что старуха с немецкой фамилией уехала из города вместо девушки, которую называла подругой и чьё фото хранила в своём альбоме? Вместо той, чей танец должен был дать жизнь самому Искусству?

Меня снедало любопытство, но разбираться времени не было – я и на главный свой вопрос всё ещё не знала ответа. Какую комбинацию нужно станцевать в Вагановском зале в полночь, чтобы утром выйти оттуда живой?

Ваганова упомянула только несколько па и ничего больше. Библиотекарша уже собиралась домой, то и дело нетерпеливо поглядывая то на меня, то на настенные часы, на которых было уже почти девять.

– Могу я где-то ещё найти материалы об эвакуации училища? – спросила я. – И мне нужно всё, что есть про Агату Азоеву.

Библиотекарша посмотрела на меня поверх очков:

– Полный архив по эвакуации я вам показала. Конкретно по Азоевой ничего нет. Были материалы, которые какое-то время назад передавала её внучка, но их вернули ей. Электронных версий не сохранилось.

– Что это за материалы? – спросила я.

– Дневник, фотографии, документы по успеваемости, которые выдаются на руки.

– Почему их вернули?

– После смерти Дарьи Савиной мы передали их полиции, потому что они якобы имели отношение к тому, что произошло. Но вскоре следователь всё вернул. Тогда ректор лично отсмотрел их и выпустил распоряжение, что ценности для истории академии они не представляют. Мы связались с Корсунской, и она забрала их на прошлой неделе.

– Это внучка? У вас остались её контакты?

– Телефон где-то был, надо смотреть… Но это не ко мне. Вы завтра подойдите – после обеда будет заведующая. А если срочно вам надо, то… Корсунская – потомственная балерина, она танцует в кордебалете Мариинского.

Сразу после утренней репетиции я направилась в театр. Попасть туда оказалось несложно: по студенческому я получила пропуск на служебном входе, соврав, что должна передать материалы, связанные с грядущей постановкой Вагановки.

Репетиция кордебалета ещё не закончилась, когда я появилась у репетиционного зала. Наблюдая сквозь стекло за тем, как работают кордебалетные, я уже не чувствовала себя воровкой. Их мир – и мой тоже.

Молоденькие балерины – только из академии – задорно дрыгали ногами, показывая мощный прыжок, крутили фуэте на полную и тянули немыслимые батманы. Они поглядывали на репетитора гораздо чаще, чем он на них: «Смотрит ли? Видел ли?», а если ошибались, то с надеждой: «Может, не заметил?».

Он выглядел так, словно не видел их в упор. В балете всегда так. Если репетитор смотрит, знай – он всё видит. Если не смотрит, будь уверена – он видит ещё больше. Поэтому девочки усердно тянут ноги и напрягают спины. Они надеются, что для них ещё есть шанс стать корифейками, потом вторыми солистками. И хотя большинство, конечно, о большем даже не мечтают, кто-то метит и в примы. Та, что в центре, например. Нос чуть не в потолок упирается, и всё её существо как будто тянется за ним. Выше, выше. Репетитор её выделяет, это видно. Она, может, и выбьется, если не растеряет запала.