Паутина

Теперь, когда братья стояли другъ противъ друга въ бломъ свт ацетиленовой лампы, съ яркостью рисовалось все ихъ разительное родовое сходство при совершенномъ несходств индивидуальномъ. Викторъ, угрюмый лобастый юноша, съ глазами — какъ подъ навсомъ, былъ на полъ-головы выше старшаго брата и, въ противоположность послднему, совершенно некрасивъ собою. Но, вглядываясь, легко было замтить, что его некрасивость обусловлена исключительно свтлою окраскою волосъ, темно-синимъ отсвтомъ глазъ и мягкимъ славянскимъ тономъ блой кожи, не идущимъ къ сухому, слегка татарскому, скуластому складу сарай-бермятовской семьи. Если бы выкрасить Виктору волосы въ черный цвтъ и подгримировать лицо желтыми тонами, то лишь боле высокій ростъ, да тонкая юношеская стройность отличали бы его отъ Симеона; и, пожалуй, лишь здоровая энергія взгляда и движеній, отсутствіе темныхъ круговъ около глазъ и безпокойнаго испуганнаго непостоянства, и подозрительнаго блеска въ самыхъ глазахъ, — отличали бы отъ Модеста. Старшій братъ теперь, стоя y новаго шкафа краснаго дерева, хмуро соображалъ это жуткое сходство и сердито удивлялся ему. Когда Симеонъ и Викторъ были такъ близко и смотрли оба въ упоръ, не надо было быть ясновидящимъ или особенно чуткимъ психологомъ, чтобы понять, что между этими братьями категорическою раздльною полосою лежитъ чувство взаимной непріязни, гораздо боле глубокой и острой, чмъ простое нерасположеніе; что здсь лишь съ грхомъ пополамъ облечены въ сдерживающія условныя формы родственнаго общежитія силы очень злой ненависти съ одной стороны — старшей и ршительнаго презрнія съ другой — младшей.

— Еще разъ извиняюсь, что пришлось такъ ворваться къ теб, — заговорилъ Викторъ.

— Да, — угрюмо возразилъ Симеонъ. — Не могу сказать, чтобы это было деликатно. Ты помшалъ дловому разговору, который для меня и важенъ, и спшенъ…

— Епистимію Сидоровну ты можешь пригласить къ себ по сосдству, когда теб угодно, тогда какъ я сегодня, въ ночь, узжаю.

— Что надо? — хмуро и брезгливо началъ Симеонъ, какъ скоро Епистимія, покорно и преувеличенно согнувшись, со смиреннымъ видомъ безотказно подчиненнаго человка, исчезла за дверь въ корридоръ.

Викторъ отвтилъ:

— Денегъ.

— Сколько?

— Все

Симеонъ вскинулъ на него недоумвающіе глаза.

— То-есть?.. Не понимаю… объяснись.

— Все, что осталось мн получить съ тебя по дядюшкиному наслдству.

Прошла минута тяжелаго молчанія. Симеонъ возвысилъ голосъ, стараясь быть насмшливымъ:

— Ты трезвый?

— Какъ теб извстно, я не пью, — холодно возразилъ Викторъ.

— Такъ блены обълся! — горячо вскрикнулъ Симеонъ.

Опять примолкли. Потомъ Викторъ вско заговорилъ:

— Ты немедленно уплатишь мн мою долю изъ наслдства покойнаго дяди.

Симеонъ сдлалъ удивленное лицо.

— Разв я отказывался когда-нибудь?

— Нтъ, но ты тянешь. Мн больше ждать нельзя.

— Такъ-таки, вотъ непремнно сегодня и загорлось? — воскликнулъ Симеонъ не то съ испугомъ, не то съ насмшкою. Викторъ, стоя предъ нимъ прямо, какъ стрла, отвчалъ:

— Въ часъ ночи я долженъ выхать съ этими деньгами.

— Откуда же я возьму? Такихъ суммъ не держать дома, въ ящик письменнаго стола.

— Я удовольствуюсь твоимъ чекомъ. Чековая книжка всегда при теб.

— Мы видлись днемъ. Почему ты меня не предупредилъ?

— Потому что самъ еще не зналъ, что сегодня понадобятся.

Симеонъ слъ къ письменному столу и, подпершись правою рукою, долго и угрюмо молчалъ, барабаня пальцами лвой по бювару. Викторъ, такой же угрюмый и стройный въ черной блуз своей, ждалъ спокойный, холодный и увренный. Что-то солдатское, неуступчивое появилось въ его лиц и фигур, и Симеонъ видлъ это, и это раздражало Симеона.

— Нтъ, Викторъ, я не дамъ теб денегъ, — сухо отрзалъ онъ, наконецъ.

— Вотъ какъ? — равнодушно, безъ всякаго удивленія, безъ искры въ глазахъ, сказалъ Викторъ.

— Во-первыхъ, расчеты между нами еще не кончены…

— Неправда, — остановилъ Викторъ. — Моя доля въ наслдств опредлена завщаніемъ. Мой долгъ теб подсчитанъ. Потрудись выдать разницу.

Симеонъ тонко посмотрлъ на брата и погрозилъ ему пальцемъ.

— Викторъ! Деньги теб не для себя нужны.

— Это тебя нисколько не касается.

— Какъ не касается! Какъ не касается! Выбросить вдругъ ни съ того, ни съ сего изъ своего кармана этакую сумму на руки мальчику, который, чортъ знаетъ, куда ихъ упрочить…

— Хотя бы я ихъ въ печи сжегъ, он мои, и ты обязанъ выдать мн ихъ по первому моему требованію.

— Нтъ! — рзко оборвалъ Симеонъ. Викторъ смотрлъ на него, въ упоръ, большими темносиними глазами.

— Странно! — подумалъ Симеонъ, — впервые замчаю, что онъ глазами на Епистимію похожъ…

И эта мысль, напомнивъ ему унизительную, оскорбительную зависимость, въ которой онъ находился, вызвала въ немъ нервную дрожь.

— Нтъ, — повторилъ онъ. — Нисколько я не обязанъ. Нтъ.

— Почему?

Симеонъ принялъ особенно значительный и твердый видъ и отвтилъ, раздльно скандуя слоги:

— Потому что я чую запахъ преступленія.

Презрительная складка мелькнула и исчезла на тонкихъ губахъ Виктора.

— Милая ищейка, на этотъ разъ ты бжишь по ложному слду.

— Сказать все можно! — пробормоталъ Симеонъ.

— Ты слыхалъ когда-нибудь, чтобы я лгалъ? — спокойно возразилъ Викторъ.