Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов

Положение Войновича и так было сложным. Он к весне 1969 года — известный прозаик, драматург, поэт, однако публиковался уже крайне редко из-за того, что неоднократно подписывал обращения в защиту диссидентов. Выручала работа с известными режиссерами, сценаристами, вот и жил на гонорары за инсценировки и сценарии.

По словам автора крамольного романа, к заграничной публикации мог быть косвенно причастен его знакомый — Ю. З. Телесин. Математик, диссидент, шахматист, он, «прочтя мою рукопись, пришел в восторг и сам ее перепечатал, впрочем, спросив у меня разрешение. Я, по свойственной мне беспечности, разрешил, не просчитывая, что может случиться дальше. И вот случилось! Рукопись бесконтрольно гуляла по рукам, в конце концов, попала за границу и напечатана в журнале, считавшемся самым антисоветским. Моего согласия никто не спрашивал и никто не был обязан — Советский Союз еще не присоединился к Женевской конвенции».

Такова гипотеза Войновича. Ее нельзя отвергнуть как вариант невероятный в принципе. Однако нет сколько-нибудь достаточных оснований полагать, что Телесин причастен к отправке рукописи за границу. Гораздо более вероятно другое: это произошло без его ведома и/или участия.

Подчеркнем еще раз: нет сведений о следственных действиях в связи с отправкой рукописи за границу. Допустим, Войнович не пожелал сообщить, как его о том расспрашивали в КГБ. Но о допросах сотрудников «Нового мира» тоже не известно ничего. И это — вопреки прозрачным намекам в «Гранях».

Добивались же от Войновича покаяния. Разумеется, в печати. О чем автор крамольного романа и вспоминал через много лет: «Старое это прошлое, давным-давно быльем поросло, и многих подробностей я уже, конечно, не помню, но помню только, что все лето 1969-го, и осень, и зиму, и следующее лето меня куда-то вызывали и не то чтобы допрашивали, но льстили, соблазняли посулами и пугали последствиями, что если я не покаюсь, не „разоружусь перед партией“, к которой я не имел отношения, не признаюсь публично, что написал повесть очернительскую, клеветническую, антисоветскую и даже хуже того (я-то думал, что ничего хуже не бывает) — антинародную, то последствия для меня будут хуже, чем плохими. А вот если разоружусь и признаюсь, то все будет прекрасно».

Значит, в ЦК партии выбрали пастернаковский вариант. Подразумевалось бы, что покаявшийся сам и отправил рукопись заграничным издателям.

Суслова вряд ли интересовал Войнович как таковой. Но если бы он покаялся, то отказ КГБ от расследования в «Новом мире» был бы хоть как-то обоснован. Опять же унижение автора крамольного романа — урок всем писателям. А заодно и мера превентивная, исключающая дальнейшую публикацию «романа-анекдота». Если уж сам романист признал клеветнической свою книгу, так и печатать ее незачем.

Войнович от покаяния отказывался, но до поры это роли не играло. Мишенью оставался Твардовский. Новомирский главред упорствовал, каяться тоже не спешил.

Ему очередной удар был нанесен довольно скоро. В октябрьском номере 1969 года журнал «Посев» напечатал антисталинскую поэму Твардовского «По праву памяти»[84]

.

Ранее Твардовский читал ее друзьям. Рукопись тоже давал — на время. И не раз. Однако напечатать в своем журнале не мог — цензурные инстанции не разрешали. Впервые на родине автора поэма опубликована восемнадцать лет спустя[85].

Сотрудники «Посева» указали источник публикации в редакционном врезе — подстраничном. Там сообщалось: «По полученным нами из Москвы сведениям, это — часть поэмы, распространяемая в Самиздате. По тем же сведениям, полный текст поэмы предназначался для журнала „Новый мир“, был уже набран и сверстан, но затем набор был рассыпан по распоряжению цензуры».

Точно ли так было — неважно. А важно, что из редакционного вреза следовало: рукопись оказалась в «самиздате» по инициативе самого Твардовского либо при участии сотрудников «Нового мира». Значит, главред в любом случае виноват.

Но опять — никаких расследований в редакции «Нового мира». Сотрудников, как водится, не извещали о заграничных публикациях, а в советской периодике нападки на Твардовского все усиливались. Буквально истерия началась.

Суслов не имел полномочий отстранить строптивого главреда от должности. Но у послушного Секретариата ССП была давно уже апробированная технология отстранения неугодных: поэтапно и неуклонно провоцировать заявление об отставке «по собственному желанию».

В феврале 1970 года руководство ССП выдвинуло требование — назначить новых заместителей Твардовскому. Разумеется, не он выбирал их кандидатуры. Ему предстояло стерпеть унижение либо уйти. Формальное обоснование административного решения само собой подразумевалось: если советская пресса год за годом осуждает редакцию «Нового мира», то надлежит там «укрепить кадры»[86].

Реальный же, хоть и официально не обсуждавшийся повод — несанкционированные иностранные публикации новомирских авторов, включая поэму самого главреда. Объяснить, как она попала за границу, Твардовский не мог. Да и все остальное тоже.