Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов

«Как нам стало известно в последний момент, именно так назвал автор вторую книгу романа „За правое дело“. Принимая во внимание волю покойного писателя, мы продолжаем публикацию глав этой замечательной книги под новым названием.

К сожалению, объем и периодичность „Континента“ не позволяют нам напечатать роман полностью. В ближайшее время это сделает одно из западных издательств.

Трагическая история рукописи романа будет рассказана нами в послесловии в конце публикуемых глав»[117].

Редакция не объяснила, почему лишь «в последний момент», когда был подготовлен номер, «стало известно», как озаглавлена вторая книга гроссмановской дилогии. Это вроде бы странно. Рукопись ли была доставлена, копия ли, но заглавие все равно одно, а не два.

Впрочем, случалось немало странного при издании рукописей, доставленных из СССР. Не все полагалось объяснять.

Однако прошло немало лет, Советского Союза уже не было, а мемуаристы все равно не комментировали странную путаницу с заглавиями второй книги гроссмановской дилогии. Не предложили объяснений и литературоведы. Словно и не заметили странные ошибки[118].

Объяснений нет до сих пор. Но, допустим, причина — технического характера.

К примеру, в «Континенте» началась подготовка гроссмановской публикации на основе первой из отправленных Войновичем пленок, а там не был сфотографирован титульный лист или негатив оказался неразборчивым. Потом в редакцию попал второй экземпляр, вот и пришлось редактору исправлять ошибку с изрядным опозданием.

Это, подчеркнем, лишь гипотеза. Никаких документальных подтверждений нет. Возможно, таким образом и объясняли себе читатели причину изменения заглавия в пятом номере «Континента».

Но известно, что журнальная публикация изначально готовилась под руководством главного редактора. С 1976 года в подготовке участвовала и его заместитель — поэт Н. Е. Горбаневская, тоже недавняя эмигрантка. Кто-то из них и подготовил редакционный врез, дав от имени редакции два обещания.

Лишь одно из них редакция выполнила, что отмечалось ранее. Публикация завершилась в восьмом номере, там же помещен и фрагмент мемуаров Ямпольского: «Последняя встреча с Василием Гроссманом».

Другое обещание редакция не выполнила, и это также отмечалось ранее. Гроссмановский роман не был полностью опубликован «в ближайшее время». Минуло почти четыре года, прежде чем книгу выпустило швейцарское издательство.

Липкин был первым, кто попытался объяснить, в силу каких причин столь велик интервал между отправкой микрофильма и публикацией книги. В послесловии к мемуарам заявил: «Пять лет зарубежные издатели русской литературы отказывались опубликовать „Жизнь и судьбу“, — как мне стало известно, потому, что, по их мнению, роман о Второй мировой войне теперешним читателям будет неинтересен, а о лагерях уже написал Солженицын».

Однако Липкин так и не сообщил, кто же хлопотал за границей об издании романа и от кого были получены отказы. Равным образом не объяснил, откуда ему «стало известно», на что ссылались «зарубежные издатели русской литературы».

Зато из рассуждений мемуариста с необходимостью следует: «зарубежные издатели русской литературы», не желавшие публиковать вторую книгу гроссмановской дилогии, руководствовались соображениями коммерческого характера.

Вот это и сомнительно. «Зарубежным издателям русской литературы» оказывали финансовую помощь различные иностранные фонды и общественные организации, благодаря чему можно было публиковать книги мизерными тиражами. Прибыль — редкая удача в подобного рода деятельности. На такое обычно и не ориентировались. Издательские доходы от солженицынских публикаций — исключение, а не правило.

Войнович тоже попытался объяснить, в силу каких причин журнальная публикация не обусловила скорое издание гроссмановской книги. Рассуждал о том в мемуарном романе.

Обиду не скрывал. По его словам, в «5-м номере „Континента“ появились отдельные, плохо выбранные, отрывки. И все. Я не понимал, в чем дело. Потом до меня дошло, что обе пленки попали к Максимову, причем Горбаневская утверждала, что на пленках разные тексты и плохо читаются. Но, как я потом понял, никто их прочесть особо и не старался. Максимову роман не понравился. Горбаневской — тоже. Максимов послал роман с кислой припиской Карлу Профферу, но тот тоже интереса не проявил».