Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов

Он был трижды анонсирован, более трети опубликовали журналы, однако три года игнорировали его эмигрантские критики и «заграничные издатели русской литературы». Причина ясна: не верили они в случайности. Тенденцию видели.

Войнович о том, похоже, не догадывался — тогда. Жил в СССР, к эмигрантской периодике доступа не имел. Задачу же публикации гроссмановской книги не оставил. По-прежнему упорствовал. Еще раз взял рукопись у Липкина, организовал качественное копирование и новую копию отправил за границу в 1979 году.

В следующем году роман выпустило швейцарское издательство. И опять — «замалчивание».

Как известно, в декабре 1980 года Войнович был выслан за границу и лишен советского гражданства. Жил в Германии.

Он и его друзья сумели добиться перевода швейцарского издания на французский язык. Лишь тогда и прекратилось «замалчивание» гроссмановского романа. Аналогично — повести «Все течет…».

После французского издания критики, даже эмигранты, уже не скрывали свой интерес к гроссмановскому наследию. Что вполне закономерно. Роман и повесть обсуждались читателями, которых не интересовали слухи о «руке Москвы».

Однако слухи так и не были тогда опровергнуты. Их обсуждали, хоть и не в печати.

Намеки и обвинения

Разумеется, Гроссману нельзя было инкриминировать сотрудничество с КГБ. Эмигрантские журналисты лишь намекали на участие этой организации в отправке рукописи за границу. Но слухи распространялись быстро.

Как только случай представился, Войнович попытался опровергнуть слухи. Опубликовал статью «Жизнь и судьба Василия Гроссмана и его романа» в одиннадцатом номере журнала «Посев» за 1984 год[123].

Статью Войновича редакция снабдила подстраничной сноской. Там сообщалось: «Речь, произнесенная во Франкфурте-на-Майне на пресс-конференции по поводу выхода в свет на немецком языке (издательство „Кнаус-ферлаг“) романа Василия Гроссмана „Жизнь и судьба“»[124].

Войнович для начала характеризовал свое отношение к литературному процессу в стране, где более не имел возможности жить. Соответственно, и к собственным публикациям: «Люди, следящие за советской литературой, знают, что в огромном потоке книг, которые из года в год издают тысячи советских писателей, все же иногда попадаются заслуживающие внимания. Книги, в которых тому или иному автору удалось что-то сказать, что-то протащить сквозь беспощадную цензуру. Среди этих книг бывают иногда очень даже неплохие. Но даже этим лучшим книгам, вышедшим в советских издательствах, я предпочитаю некоторые из тех книг, их можно сосчитать по пальцам, которые сквозь цензуру вообще протащить не удалось».

Далее речь шла об издании, обсуждавшемся на пресс-конференции. Войнович утверждал: «к числу этих редчайших книг относится роман Василия Гроссмана „Жизнь и судьба“. Если бы этот роман был опубликован в то время, когда был закончен, то есть в 1960 году, он (я в этом не сомневаюсь) стал бы литературной сенсацией мирового значения».

Затем Войнович кратко описал историю ареста рукописей. Конечно же, на основе сведений, опубликованных в эмигрантской периодике. И, характеризуя гроссмановский роман, сравнил его с эпопеей Толстого «Война и мир».

Сравнение не раз повторялось. Применительно же к современности Войнович подчеркнул: «Сравнивая все лучшие книги, написанные в этой традиции романа-эпопеи за все время советской власти в России, я бы сказал, что роман Гроссмана „Жизнь и судьба“ — самый крупный из них и самый значительный».

О «замалчивании» Войнович не рассуждал. Словно мимоходом отметил: в ЦК КПСС понимали, чем опасен роман. Там гроссмановскую рукопись «прочли и, в отличие от некоторых издателей, редакторов и литературоведов, сразу оценили ее по достоинству».

Намек был прозрачным. В силу очевидных причин не упоминали о гроссмановском романе на родине автора, но за границей эмигрантское «замалчивание» выглядело странно. Если, разумеется, не знать о совпадениях, упомянутых выше.

Характеризовал Войнович и тех, кто отдал распоряжение арестовать гроссмановский роман. По словам писателя, у советских идеологов «звериное чутье, которым они безошибочно отличают живое от мертвого, истинное от неистинного. И совсем не удивительно, что, прочтя этот роман, они поняли, что его нельзя причесать и исправить отдельными изъятиями, добавками или искусственно прилепленным счастливым концом. Они сумели оценить роман по достоинству и не нашли лучшего выхода из положения, как схватить роман и упрятать».

Намек опять был прозрачным. Согласно Войновичу, советские идеологи умели отличать «живое от мертвого, истинное от неистинного», а эмигрантские критики и литературоведы — нет.

Войнович акцентировал: судьба Гроссмана трагична. Писатель умер, «не только не увидев свой главный труд напечатанным, но даже без уверенности, что он хоть когда-нибудь дойдет до людей».