Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов

Нет оснований полагать, что «метропольцы» не предвидели, как может закончиться попытка устроить несанкционированный «вернисаж». Стало быть, они вполне сознательно использовали опыт «художников-авангардистов». Ерофеев о том обмолвился невзначай. Подтвердил и Попов. В итоге получился аналог «бульдозерной» выставки.

Результат, подчеркнем еще раз, вполне предсказуемый. Но, по словам «метропольских» организаторов, не планировавшийся изначально.

Акция и реакция

«Метропольские» организаторы добились международной известности. Она и защищала.

Но и писательское руководство должно было реагировать незамедлительно. Выбора не осталось: в ЦК партии вряд ли простили бы медлительность. Потому 9 февраля 1979 года в газете «Московский литератор» была опубликована кузнецовская статья «Конфуз с „Метрополем“»[134].

Согласно Кузнецову, не было литературного события как такового. Он утверждал: «Водевильная история эта с самого начала была замешана на лжи».

В чем же ложь заключалась — пояснил. Если верить Кузнецову, «метропольские» организаторы подходили «к крупному или не очень крупному писателю и, отведя в сторонку, спрашивали: „Нет ли у вас чего-нибудь такого… что когда-нибудь куда-нибудь не пошло?…“ — „А зачем?“ — „Да мы тут литературный сборник замышляем, ВААП думаем предложить…“».

Говорили так, нет ли, но следовало из статьи, что «метропольские» организаторы намекали коллегам: затея санкционирована. Иначе бы и ВААП не упоминали. А далее, согласно Кузнецову, некоторые писатели, «чувствуя, что дело нечистое, отказывались, другие, более легковерные, соглашались. Но и тем, кто соглашался, всей правды не говорили, упорно именуя свою затею „чисто литературной“».

Подразумевалось, что лукавили. А когда их разоблачили — еще и лгали: «Заботой о литературе объяснили эту затею ее организаторы (В. Аксенов, А. Битов, Ф. Искандер, В. Ерофеев, Е. Попов и др.) и секретариату правления Московской писательской организации, и всем остальным. „Основная задача нашей работы, — писали впоследствии они, — состоит в расширении творческих возможностей советской литературы…“».

Цитатой и обосновал Кузнецов сказанное ранее о «лжи». Далее — издевался: «Ах, лукавцы! Этакие беззаботные и безобидные литературные шалуны!»

По его словам, организаторы неискренними оказались. В противном случае они бы суждением о своей «задаче» открыли бы «альманах „Метрополь“! И вопрос был бы, ко всеобщему удовлетворению, тут же решен: люди позаботились о советской литературе, пришли в родную писательскую организацию с интересным начинанием, попросили творчески обсудить его, чтобы отобрать все действительно ценное, что по недоразумению не попало на журнальные или книжные страницы, подготовить предисловие, начинающееся процитированными только что словами — и в путь! В любое отечественное издательство».

Тут Кузнецов и проговорился невзначай. Цензуру подразумевала та последовательность действий, что предлагал он в качестве единственно правильной. С просьбой о разрешении были б должны обратиться составители «Метрополя» в «родную писательскую организацию». Там литературные функционеры и отбирали бы «все действительно ценное».

Получилось совсем иначе. А далее, по словам Кузнецова, он и другие функционеры все же попытались избежать конфликта, вернуть ослушников на путь единственно правильный — характеризованный выше: «Именно такой, нормальный, естественный ход делу и предложили составителям „Метрополя“ в секретариате правления Московской писательской организации».

Ослушники же упорствовали. И Кузнецов демонстрировал негодование: «Как раз естественное, нормальное развитие событий и не устраивало составителей альманаха».

Разумеется, «не устраивало». Как раз такое «развитие событий» и не было «естественным, нормальным», если альманах — бесцензурный. Вся затея теряла смысл.

Ну а Кузнецов особенно возмущался сказанным в предисловии. Объявил неприемлемым принципиальный отказ составителей от цензорско-редакторского вмешательства: «Ничего себе условьице для успешного решения задачи „расширения творческих возможностей советской литературы“!».

Критик и литературовед прав был — по-своему. Если точнее, по-советски. Далее Кузнецов утверждал, что «метропольское» условие — «на грани шантажа и фантастики: ни одно издательство в мире не в состоянии принять его, если там думают об интересах дела, а не о грязной игре, не имеющей ничего общего с литературой».

Вывод был очевиден. Из сказанного Кузнецовым с необходимостью следовало, что в любом заграничном издательстве, согласившемся опубликовать «Метрополь», думают именно «о грязной игре, не имеющей ничего общего с литературой».