Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов

Он в ресторане ЦДЛ подходил к столам, беседовал с поэтами-переводчиками. Автору письма, а также Ю. П. Мориц и А. А. Штейнбергу «предлагал, да что там — уговаривал дать стихи в „Метрополь“, называл — кто уже дал, убеждал, что никаких неприятностей от сего быть не может».

Другие, скажем так, волонтеры, тоже демонстрировали уверенность в успехе. Перельмутер отметил: «И от прозаиков, общавшихся тогда с Аксеновым, слышал подобное. Вроде бы тогда же, за столом, прозвучало, что это будет нечто вроде „Тарусских страниц“, только „лучше“. И, в отличие, скандала никакого не будет».

Изменения не предвиделись. Нет и оснований предполагать, что планировался обман. Соответственно, Перельмутер указал: «И еще — соображение в пользу изначальной „легальности“ альманаха. Не могу судить, рискнули бы в чем таком „нелегальном“ участвовать только-только входившие, не без трудов, в СП Виктор Ерофеев и Евгений Попов, не был и по сию пору толком не знаком ни с тем, ни с другим, так что об ихнем мужестве не имею представления. Но совершенно уверен, что Семен Израилевич Липкин очень-очень-очень вряд ли пошел бы на публикацию в „проекте“ столь рискованном, как он теперь описан, а коли не согласился бы он, то и Лиснянская приняла бы участие едва ли. С Липкиным я к той поре был знаком довольно-таки давно. И точно знал, КАК он опасался не только „нелегальной“ публикации своих сочинений за границей (что, он понимал, закрывало возможность печатать их в СССР), но даже и хождения отдельных, „штучных“ текстов своих в самиздате (несколько раз наблюдал его реакцию на подобные случаи, да и близкому другу своему — Аркадию Штейнбергу — Липкин говорил, что „воспитан в уважении к изобретению Гутенберга“ и хочет печатать книги там, где живет, пусть даже со всякими цензурными вымарками, а их в его книгах бывало немало). А тут он и Штейнбергу не только поведал о готовящемся „Метрополе“, но и как бы — не прямо, конечно, — намекнул, что было бы неплохо, кабы и Аркадий поучаствовал (опять же организатор и вдохновитель „Тарусских страниц“ — чем не рифма)…».

Таково мнение осведомленного современника. Перельмутер счел нужным добавить: «Передаю, как видите, лишь собственные знания-впечатления. О прочем — можете прочитать у других».

Свидетельство Перельмутера существенно дополняет сказанное Поповым и Ерофеевым. А также устраняет ряд противоречий. В частности, если вопрос о заграничной публикации был решен заранее, тогда понятно, зачем составители альманаха — еще до скандала — передавали макеты «знакомым», то есть готовым рискнуть иностранцам.

Уместно предположить, что ориентировались «метропольские» организаторы на актуальный политический контекст и были уверены в поддержке не только руководства СП, но и вышестоящей инстанции

. Потому их уверенность разделяли присоединившиеся к проекту знаменитости. И пока не изменился контекст, литературные функционеры не вмешивались.

Политический контекст — пресловутая «разрядка». Или детант, как эту политику традиционно именуют за границей.

Организаторы «бульдозерной» выставки уцелели благодаря контексту «разрядки». По указанию ЦК партии столичная администрация пресекла скандал и минимизировала последствия, на что и рассчитывали художники. Но имиджу СССР все равно был нанесен ущерб.

Его бы отчасти компенсировал «Метрополь». Публикация могла бы подтвердить соблюдение условий пресловутой «разрядки» советским правительством. Альманах принципиально бесцензурный, хотя дело не только в этом.

Участие известных за границей «поэтов-нонконформистов» обозначало бы еще и связь с так называемой «оттепелью».

Не планировались другие ассоциации. Так, Попов акцентировал, что «в альманахе нет настоящих диссидентов…»

(здесь и далее курсив автора — Ю. Б.-Ю., Д. Ф.).

Да, «настоящих диссидентов» — упомянутых там же Войновича и Копелева — не приглашали. В противном случае, отметил Попов, «метропольских» организаторов «тут же обвинили бы в том, что мы создали антисоветскую диссидентскую контору. А официальный писатель Трифонов, например, которого Аксенов позвал в альманах, отказался и честно сказал: „Ребята, у меня своя игра“».

Язвительная характеристика — «официальный писатель». Особенно если учесть, что иных не было в той организации, где состояли также Аксенов, Попов и Ерофеев. А насколько близок Трифонов к официозу — возможны разные мнения. Тут важно, что упомянута «игра».

Отсюда следует, что Трифонов счел чрезмерно рискованной «игру», затеянную «метропольскими» организаторами. В отличие от «своей». Это объяснимо: политическая ситуация могла внезапно измениться, как произошло в период «оттепели», договоренности, если были, оказались бы отмененными, и тогда неизбежностью стало бы отречение от альманаха. Либо исключение из ССП — как минимум. Значит, утрата возможности печататься на родине.