Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов

Похоже, запутался Сарнов, интерпретируя книгу Войновича. Некуда вроде бы вставить рассказ о своем участии, однако сумел. Вот тут опять путаница вышла. Потому как не был участником. И свидетелем тоже.

Уместно предположить, что встреча с Проффером и разговор о романе «Жизнь и судьба» — просто вымысел. Такой же, как история про копирование гроссмановской рукописи в квартире Сарнова.

Судя по его статье, он цель поставил: доказать, что Максимов противился изданию гроссмановского романа. Но аргументы подобрал неудачные.

Из его рассказа следует, что не только континентовский редактор не проявил энтузиазм. Сарнов отметил: «Я бы не стал попрекать Максимова тем, что он не передал текст романа какому-нибудь другому русскому издателю. Кому еще, кроме Проффера, мог он его передать? Ведь все (почти все) другие русские издательства в то время уже контролировались Солженицыным. А Солженицын исходил из того, что во второй половине века на свет может явиться только один великий русский роман. И этим единственным великим русским романом, разумеется, должно было стать его „Красное колесо“».

Вот, значит, еще один виновный. Тут бы и пояснить, какой же «факт» очередной раз «навел на мысль». И Сарнов несколько смягчил инвективу: «Не стану утверждать, что Солженицын сам вмешался в это дело, каким-нибудь личным распоряжением преградил гроссмановскому роману дорогу к читателю. Но ему и не было нужды лично в это вмешиваться. Все это без всяких слов и специальных распоряжений понимала и из этого исходила вся его идеологическая обслуга. Гроссман им был „не свой“, и одного этого было уже вполне достаточно».

Если Сарнову верить, Максимов постольку опубликовал лишь «две главы» романа Гроссмана, поскольку лоббировал интересы Солженицына. Вполне сознательно и последовательно континентовский редактор препятствовал книжному изданию. Таким же лоббистом оказался и Проффер. Или — кто-нибудь из его сотрудников.

Теперь суммируем все сказанное мемуаристом. И сопоставим с библиографией.

Прежде всего, главы романа опубликованы не только в 1976 году. Тут Сарнов ошибся.

Как выше отмечено, континентовская публикация началась еще в 1975 году. В следующем она уже

продолжалась.

Сарнов трижды сказал про «две главы» напечатанные «Континентом». На самом деле опубликовано двадцать три. Опять существенная ошибка.

Налицо и курьез: неизвестно, что вообще увидел Сарнов в журнале «Континент». Публикация глав романа шла там в пяти номерах, однако ни в одном не помещено именно по «две главы».

Отметим также, что книгу Гроссмана континентовские редакторы признали «замечательной». Безоговорочно и — опять вопреки сарновской версии.

Таковы факты. Как говорится, ничего личного. Только библиография.

Сарнов попросту сочинил все истории о своей осведомленности. Не похоже, чтобы он вообще ознакомился хотя бы с одним номером максимовского журнала, где были напечатаны главы романа. Тогда правомерен вопрос об источнике сведений.

Ответ все тот же — книга Войновича. Там и сказано, что публикация была в одном номере и выбор «отрывков» неудачен.

Как отмечено выше, автор книги жил тогда в СССР, видел лишь один номер «Континента» с гроссмановской публикацией. Но Войнович, в отличие от Сарнова, не причислял себя к «узкому кругу» постоянных читателей эмигрантского журнала.

Войнович рассказывал в автобиографическом романе, что некогда приятельствовал с Максимовым, затем отношения стали, так сказать, натянутыми, однако вражды не было. Все же оба писателя — диссиденты. Так что выбор адресата для публикации гроссмановской рукописи понятен.

Будучи советским гражданином, Войнович не мог знать достоверно, какие соображения в парижской редакции высказывались о копии гроссмановской рукописи и самом романе. Да и позже лишь на слухи ориентировался. Соответственно, подчеркнул: континентовскому редактору не понравился роман, а потому был отправлен Профферу «с кислой припиской

».

Характеристика запоминающаяся. Вот почему у Сарнова рекомендация Максимова тоже оказалась «кислой».

Сарнов интерпретировал книгу Войновича, не ссылаясь на автора. Но раз уж установлен источник, уместно вернуться к сказанному там про Солженицына и Максимова.

Войнович не инкриминировал Максимову лоббирование интересов Солженицына, да и его самого не обвинял когда-либо в противодействии гроссмановским публикациям. Ни прямом, ни косвенном. Это концепция Сарнова.

Не знал Сарнов, «как развивались события», когда «рукопись (микрофильм, пленка) романа оказалась, наконец, на Западе». Однако в незнании как таковом ничего плохого нет. Плохо, когда имитируется знание, основанное на собственном опыте. Впрочем, таких случаев немало в мемуаристике. Надо полагать, соблазн уж очень силен.

Вопросы текстологии