Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов

Допустим, Сарнов имел некие основания утверждать, что он знает «как это было» применительно хотя бы к первому изданию книги Гроссмана. Все-таки современник. Гипотетически — мог бы получить сведения от участников событий.

О первом книжном издании Сарнов рассказывал подробно. По его словам, Войнович «полагал, что одной из причин того, что роман на Западе завяз, было плохое качество посланной им туда пленки. И он решил предпринять еще одну попытку».

Значит, Войнович решил обеспечить должное качество. Далее сообщается, что он занялся поисками специалистов, и «в 1978-м, то ли в следующем, 1979-м, кто-то вывел его на человека, который мог выполнить эту работу на самом высоком профессиональном уровне. Это был ленинградский литератор Владимир Сандлер. Тоже не профессионал, а любитель. Но любитель такого класса, с каким не всякий профессионал мог бы сравниться. Во всяком случае, аппаратура у него была первоклассная».

Тут опять загадка. Судя по характеру повествования, автор статьи знал «в 1978-м, то ли в следующем, 1979-м», кто тогда заново фотографировал гроссмановскую рукопись. Однако Войнович не сообщал где-либо, что рассказывал Сарнову про такие планы.

Разгадка опять проста. Сведения об участии Сандлера и характеристика аппаратуры «ленинградского самиздатчика» есть в книге Войновича «Автопортрет: Роман моей жизни».

На источник Сарнов, как повелось, не сослался. Далее же отметил, что Сандлером «работа была проделана заново, и отснятая им новая пленка позже была отправлена на Запад».

Как «отправлена» — тут же объяснено. Выручила «приятельница Войновича, время от времени наезжавшая в Москву славистка, аспирантка Венского университета Розмари Циглер. Возлагая на нее это поручение, Войнович сказал:

— Это великий русский роман. Он во что бы то ни стало должен быть напечатан.

Розмари ответила коротко:

— Я поняла».

Судя по описанию, Сарнов диалог слышал. Или о нем — от Войновича.

Иначе не мог бы узнать, что тот сказал и как ответила Циглер.

Но оба участника диалога ни разу не упомянули о присутствии слушателя. И Войнович никогда не сообщал, что планы его по отправке микрофильма были известны Сарнову.

Источник сведений опять несложно определить. Все та же книга Войновича.

Правда, лишь часть сюжетной канвы передана Сарновым более или менее точно. Микрофильм и в самом деле попал к австрийскому дипломату, обеспечившему доставку за границу.

Циглер, по Сарнову, уже выполнила обещанное. Но, «помня о том, что сказал ей Войнович и что она ему ответила, она этим не ограничилась и сделала больше, гораздо больше, чем можно было ожидать. ОНА НАШЛА ИЗДАТЕЛЯ».

Далее — подробности. Сарнов утверждал: «Хозяин небольшого русского книгоиздательства L’Age d’Homme в Лозанне (Швейцария) Wasilka Dimitrijevic, которому она вручила драгоценные пленки, понял и оценил значение романа неизвестного ему русского писателя. И сразу, без колебаний, решил, что он его издаст».

Тут Сарнов опять увлекся нарративом. По воспоминаниям участников событий, Циглер «вручила» микрофильм не Дмитриевичу, а Эткинду, он и занялся поисками издателя.

В общем, предложенная Сарновым версия отправки и доставки за границу микрофильма, попавшего Дмитриевичу, — совокупность домыслов и вымыслов. Завершая же первую часть повествования, мемуарист вновь акцентировал, что считает безосновательным сказанное нами о лакунах в истории публикации: «Это все — о том, какая из рукописей гроссмановского романа была опубликована на Западе и как она там оказалась».

Но «это все» не снимает противоречия, отмеченные выше. Они вообще не упомянуты Сарновым.

Подчеркнем еще раз: в статье, вызвавшей негодование Сарнова, мы не рассматривали вопрос о причинах, обусловивших публикации глав романа Гроссмана посевовскими журналами. Даже не упоминали о них.

Однако характерно, что Сарнов, полемизируя с нами, рассуждал только о «Континенте». Другие публикации — вне сферы внимания мемуариста.

Появление такой лакуны закономерно. О публикациях в посевовских изданиях не упоминали Войнович, Липкин и Боннэр, вот Сарнов и остался в неведении. Просто не нашел где прочитать, «как это было».

Не рассматривали мы и проблемы текстологического характера. Лишь обозначили, что они есть.

Сарнов же к ним обратился. Подведя итоги первой части повествования, заявил: «А теперь — о текстологии».

Про континентовскую публикацию более не рассуждал: С лозаннского издания начал: «Узнав, что я являюсь счастливым обладателем только что вышедшего на Западе гроссмановского романа (о том, как он ко мне попал, рассказывать не буду, — это отдельный сюжет, тоже интересный, но он слишком далеко увел бы нас от главной темы моего повествования), Семен Израилевич Липкин, с которым мы тогда встречались чуть ли не ежедневно, сказал мне, что ему необходимо как можно скорее эту книгу увидеть и хотя бы бегло полистать».

Опять загадка. Нет сведений, подтверждающих, что «встречались чуть ли не ежедневно» и описанная беседа состоялась. Липкин, так и не упомянув о Сарнове, умер за девять лет до того, как была опубликована цитируемая статья.