Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов

Отметим, что специфика повествования в сарновской статье обусловлена особенностью задачи. И она двуедина. С одной стороны, автор демонстрировал, что был свидетелем или даже участником описываемых событий, на это и указывали детали, упомянутые выше. А с другой — не сообщил о своем участии непосредственно, предоставляя читателям сделать такой вывод самостоятельно.

Прием известный. Цель его использования угадать несложно: если повествователю инкриминируют обман, то можно ответить, что о своем участии прямо не говорил, а за чужие догадки отвечать не намерен.

Возможно, мы ошибаемся. И вдруг найдутся иные причины, обусловившие использование этого приема. Главное, что в дальнейшем он используется постоянно. И дело не только в специфике нарратива. Тут суть важна.

Сарнов утверждал в мемуарной статье, будто знает, как рукопись копировалась и доставлялась за границу. По его словам, «все это — в общих чертах — давно и хорошо известно».

Да, «в общих чертах». А в конкретных источниках — разночтения. Наконец, в работах историков литературы можно найти и подробности. К примеру, в упомянутой монографии Дж. Гаррарда и К. Гаррард «Кости Бердичева. Жизнь и судьба Василия Гроссмана». Как выше отмечалось, книга, опубликованная в 1996 году, подводила итог многолетней работы исследователей[151].

Гаррарды сообщили, кто решал задачу копирования гроссмановской рукописи. А в примечании указали, что выяснили также, где ее копировали: «Это было в квартире превосходного литературного критика Бена Сарнова, с которым нам посчастливилось встретиться и которым мы теперь восторгаемся»[152].

Неожиданная подробность. О копировании «в квартире превосходного литературного критика» не упоминали когда-либо Войнович, Боннэр и Липкин. Кто предоставил такие сведения Гаррардам — в их книге не сказано. А жаль. Правда, можно догадаться.

В статье, точнее мемуарах, Сарнов не упоминал книгу Гаррардов. Сообщив об известном «давно и хорошо», отметил: «Но мало что известно о том, как развивались события уже после того, как рукопись (микрофильм, пленка) романа оказалась, наконец, на Западе».

Такую, значит, лакуну собрался заполнить Сарнов. Вот и добавил — про микрофильм: «Переправили его Войнович и Сахаровы за границу в 1975-м. И почти сразу мы узнали, что посланный в виде пленки текст романа до тех, кому он был адресован, дошел».

Как «узнали» пояснено тут же. Сарнов заявил: «Говоря „мы“, я имею в виду узкий круг (узкий — в России) читателей „Континента“. Уже в 1976-м на страницах этого журнала появились две главы из каким-то чудом вдруг оказавшегося на Западе арестованного гроссмановского романа. Главы эти, к сожалению, мало что говорили о масштабе и выдающихся художественных достоинствах утаенного от читателя произведения».

Значит, Сарнов решил, что опубликованы лишь две главы романа. И только в 1976 году.

Далее приведены суждения аналитического характера. Сарнов заявил: «Тот факт, что редактор „Континента“ выбрал для публикации именно эти, едва ли не самые бледные и невыразительные главы пропавшего романа, наводил на мысль, что, публикуя их (не опубликовать все-таки не мог), он хотел как-то смикшировать, приглушить значение этого события».

Максимову почти саботаж инкриминирован. Правда, инвектива — не в форме утверждения. Сарнов оговорил, что сам характер континентовской публикации «наводил на мысль» о злом умысле редактора. И констатировал: «Тем не менее, две главы из романа были все-таки напечатаны. И впервые на страницах печати появилось новое авторское его заглавие: „Жизнь и судьба“».

Далее опять характеризуются действия континентовского редактора. Сарнов заявил: «Ограничившись публикацией двух, мягко говоря, не самых сильных глав гроссмановского романа, полный его текст Максимов послал Карлу Профферу, сопроводив его, надо думать, не слишком горячей, можно даже предположить, что скорее кислой, рекомендацией».

Почему «надо думать», что рекомендация была «кислой», — не поясняется. Лишь подразумевается: окажись она другой, Проффер бы опубликовал гроссмановский роман, а издатель принял иное решение.

Вот на этом, по Сарнову, все закончилось. И мемуарист решил при удобном случае выяснить причины, обусловившие итог, вроде бы неожиданный. В личной беседе с Проффером «спросил у него, почему он не напечатал роман Гроссмана. Он ответил: „Сам я его не читал, а мои сотрудники, которые прочли, сказали, что это не интересно“».

Мемуарист не сообщил, где и когда он задал вопрос американскому издателю, специализировавшемуся на публикациях эмигрантов и диссидентов. Умолчание о дате симптоматично — как в случае с посещением Лиснянской квартиры Войновича.

Допустим все же, беседа — при личной встрече — состоялась. И Проффер на самом деле объяснил Сарнову, почему решил не публиковать гроссмановский роман. Сослался, если верить мемуаристу, на мнения сотрудников издательства.

Но тогда Максимов тут ни при чем. Он в профферовском издательстве не работал.