Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов

Как свидетель рассуждал о начале истории, связанной с копированием. Так, сообщил: «В один прекрасный день на пороге квартиры В. Войновича — без предупреждающего о предстоящем визите телефонного звонка (позвонить Войновичу было невозможно, потому что телефон у него в то время был отключен) — появилась Инна Лиснянская, жена С. Липкина. В руках у нее была тяжелая авоська. А в авоське — рукопись арестованного гроссмановского романа».

Странно началось повествование. Будто сказка, где — по закону жанра — подразумевается неопределенность, вот и нужны такие обороты, как «в один прекрасный день» или «в некотором царстве-государстве».

Но Сарнов повествовал о событиях отнюдь не сказочных. Детали повествования указывают, что он присутствовал тогда в квартире Войновича и запомнил: гостья постольку не предупредила о визите, поскольку телефон был отключен, и ноша ее — «тяжелая». А вот датировать события мемуарист не стал.

Опять же, судя по деталям, Сарнов знал о визите Лиснянской загодя. Вот и сообщил, что цель «была ясна: Семен Израилевич, которому покойный Василий Семенович доверил рукопись, завещав ее сохранить и при первой же возможности напечатать, решил, наконец, что время это пришло. А Войнович был единственным из его друзей и знакомых, к кому он мог с этим обратиться».

Однако еще раз подчеркнем: Войнович не упоминал о присутствии Сарнова при встрече с Лиснянской. Равным образом, что рассказывал ему о просьбе Липкина.

Кстати, Сарнов тоже не сказал прямо, что в квартире Войновича присутствовал. Лишь деталями это обозначено.

Детали подобного рода — не доказательство, если нет свидетельств. Так что похоже, Сарнов не об увиденном рассказывал. Интерпретировал сведения, найденные в источниках, которые не стал называть. Опознать их нетрудно: воспоминания Липкина и Войновича.

Липкин объяснял, по какой причине выбрал Войновича. А тот — в автобиографическом романе — сообщил про отключенный телефон в своей квартире. Но оба не указали точную дату визита Лиснянской. По такой вот причине и понадобился Сарнову упомянутый выше сказочный зачин: «В один прекрасный день…».

Других причин использования фольклорной поэтики мы не видим. Повествуя о дальнейшем, Сарнов подчеркнул, что липкинскую просьбу Войнович тогда воспринял «как руководство к действию. Но прежде, чем найти способ переправить рукопись за границу (такие возможности в то время у него уже были), надо было переснять текст романа на пленку».

Речь шла о фотокопии. Войнович, как отметил Сарнов, «надеялся, что решит эту техническую задачу самостоятельно (не так-то много вокруг него было людей, которым он мог бы доверить эту тайну, чтобы взять их себе в помощники). На первых порах, помню, он привлек к этому делу общего нашего знакомого, диссидента Игоря Хохлушкина. Но Хохлушкин вскоре объявил себя русским националистом и как-то быстро исчез с нашего горизонта».

Если верить Сарнову, он знал планы Войновича. На это указывает слово «помню» и такие обороты, как «общий наш знакомый», «наш горизонт».

Тут Сарнов несколько увлекся нарративом. Если все знал в подробностях, так непонятно, почему сам не помог фотографировать рукопись, когда Хохлушкин «быстро исчез». Уместность помощи вроде бы подразумевалась, раз уж ему Войнович сообщал о затруднениях.

Опять же, непонятно, почему Хохлушкин вдруг «объявил себя русским националистом». А главное, как это мешало помочь Войновичу.

Если Сарнов «помнил» описываемые события, так несуразности повествования налицо. Однако все они объяснимы, если мемуарист опять интерпретировал сведения, найденные в книге Войновича.

Там характеризуется незадачливый помощник и объяснено, что его торопливость связана с изданием сборника «Из-под глыб». Проблематика книги — философское осмысление российской и советской истории, а потому Сарнов утверждал: Хохлушкин «объявил себя русским националистом».

Войнович сообщил, что иностранными журналистами была устроена пресс-конференция, где обсуждался сборник «Из-под глыб», и Хохлушкин счел участие в ней делом важным, а к роману Гроссмана «отнесся с явным пренебрежением». Сарнов же в очередной раз пересказал чужие воспоминания по-своему, вот и получилась череда несуразностей.

Сарнов их не заметил. Далее же сообщил: «Войнович тем временем окончательно убедился, что в одиночку ему с этим не справиться. И тогда он подключил к делу Андрея Дмитриевича Сахарова и Елену Георгиевну Боннэр, а им фотографировать страницы машинописи помогал еще один человек — друг Андрея Дмитриевича, физик и правозащитник Андрей Твердохлебов».

В книге Войновича нет сведений об этом помощнике. Сарнов на этот раз интерпретировал мемуары Боннэр. Там рассказано о помощи Твердохлебова, объяснено, чем тогда он был известен.