Переписка двух Иванов (1935 — 1946). Книга 2

… Снег, снег... сугробы — гора горой. И — ночь. Крепкая, морозная, глухая. Он стоит на расчищенном от снега месте, будто сцена в Большом, последний акт «Жизни за Царя», без леса только. И вот, сугроб начинает шевелиться, показывается темный гребешок... изба? Уж и солому видно, вот и карнизик, с «петушками»… — старая изба, такая милая, родная. Так и всполохнулось сердце: родная, ми-лая!.. А снег все осыпается, вот уж и оконце видно, красным пятном, все пламенней. Топится печь, должно быть... пылает, прямо. Должно быть щи варятся со свининой, — дух такой... томный, родной, чудесный..? Да, щи... и со свининкой! И... пирогами, словно..? с кашей, лучком потягивает. Рождество, — вот и со свининкой. И так захотелось огневых щей... ложкой, шершавой-крашеной. Постучаться... зайти?.. побалакать с празднично-краснорожим мужиком, с ребятками пошутить... да подарить-то нечего..? Порассказать, как там томились по родному, порасспросить, как тут мытарились... — слава Богу, все кончилось. Такая безудержная радость охватила, и такая тоска! и — стыд, — так и пронзили сердце. А мужик вдруг и спросит... непременно спросит!.. — «ба-рин... а почему... так... случилось?! ты вон в книгу пишешь, а все не то! ты по со-вести пиши... кто довел нашу матушку-Расею до такой ямищи... до такого смертоубивства?! А?!.. нет, ты сказывай — не виляй... кака притчина, кто додумался до такого?! кто научал, а?!..» Непременно спросит. Нет, стыдно войти, нельзя.

И все пропало: ни оконца, ни жаркой печи, — высокий опять сугроб. И глухая ночь. И — тоска. А дух от огневых щей и пирогов с кашей так и завяз во рту. Но тут, другой сугроб, как стена, тоже заворошился... — черное что-то там, будто большая собака возится, хочет на волю выскочить. И вот, выскочила... но не собака!.. — профессор шатнулся от изумления и страха, — выскочил на «сцену»… Мефистофель! Совсем тот самый, как представлял Бутенко. И грохнул потрясающе-низким басом:

Я — зде-эсь!..Но чего ж ты бо-ишься?Смотри сме-лей... —И пригля-ди-и-ишься!…

Страх вдруг пропал, и стало тепло-уютно, как в театре. Даже хотелось крикнуть — «брра-во, Бутенко! би-ис!!…»

Но тут пошло другое, уже не как в театре.

Мефистофель заговорил... и не бутенковским басом, а скрипуче, с едким таким подтреском, козлиным словно, или вот если бы заговорила ехидная кощёнка:

_________________

С подлинным верно.

Ив. Шмелев

(Продолжение следует) — непосредственно.

<Приписка:> En russe.

28 — 15 авг. 1945.

91, rue Boileau, Paris, 16-е

Вот, дорогие друзья, невеселое мое «угощение», но чем богаты... Не судите — да не судимы будете.

Ваш Ив. Шмелев.

Это 2-ая доза от литературы.

Продолжение рассказа:Почему так случилось