Переписка двух Иванов (1935 — 1946). Книга 2

… — «Браво»-то ты по-сле, а «биса» у меня не полагается. По-нюхал... как щами-то со свининкой, пирогами с кашей? мужицким духом, таким «доро-гим и ми-лым... таким родным»?! А в Париже ароматы, пожалуй, то-ньше... нэ-спа? Да-а, реми-ни-сценции, понятно... — «и дым отечества...» и прочие атрибуты! Брось, старо. Ты поумней Чацкого, хоть и глупей моего полупочтенного приятеля... до его со мной зна-комства. Влип в конфе-тку! И самую-то па-тошную! сорвал «маргариточку» — и сорвался! Ты все постиг и даже почти свершил свой труд миро... точивый — «Почему так случилось». Как критик, — парэксэлянс 

[488] и по призванию, я и принял сию прохладительную ванну. Не слишком тут комфортно, хоть и с руки мне... наскучила высокая температура, приятно освежиться. Да и, антр ну, [489] оскомину набила последняя работишка, уж слишком ки-сло... да и... «Фантасмагорию», понятно, разумею. Дешевка! дешевое вранье, дешевенький обман безглазых... да и на готовеньком, — легко и просто, под аплодисменты! Не говоря ужо об «апофеозе личности»! По-думай... «личности»! Такая чудотворная икона, должна бы истекать ка-кие чудеса... а истекло... — не стоит шевелить, нанюхался. С себе подобными преподобными — куда полюбопытней. Есть некая головоломка все-таки, игра ума! ведь как трудились, подпарывая ткань

-то! Как се-яли... «разумное, доброе, вечное...» и... «спасибо вам скажет сердечное...» — но кто?! Почему так случилось..?! Навязчивая темка. Ответик у тебя готов... неполный только. Плохо ты знаешь Пушкина. Проглядел пустяк, но... важный.

Тогда-то.. Да ведь, без «заглавия», проглядеть не хитро. Да и — «в скобках». Теперь-то знаешь, спохватился, до-вдумался! Как это... да: «Два чувства дивно близки нам...» хе-хе-э... теперь и бли-зки, да... далеки! Так вот, хочу направить... так сказать, по долгу... масса-жиста. Черт возьми, и я, ведь, то-же, почитываю Пушкина! Ну... что-то в нем це-пляет. У нас, понятно, под запретом, для зеленцы, — «да не смутятся»… ну, под партой, как, помнишь, Чернышевского, ошибки молодости? Что ныне этот «дум властитель»?! Солома. А в Пушкине все-таки, «сияньице»… Не вообрази привычно-глупо, что размяк и... «дар невольный умиленья впервые...» и тому подобное... — поросячьи песенки! Да, вот странность... поросята чертовски падки жалеть черта! петь «демоническое» и пре-клоняться. Впрочем, мерси-с на лестном слове. Все вы ужасные жалетели, с прохладцей. Да, байронизм... Перешагнули? Ну, что такое «ангел нежный», «в дверях Эдэ-ма»? Ну, сиял... да еще «главой поникшею»… хе-хе, как мило! А что ему и делать, как не сиять? Ведь сам же хохотал... не помнишь? я только твои словечки вспомнил, не корежься. Подумать... что я могу... к пятнадцатилетке-невинности, с душком просвирки! Нет-с, я люблю с горчичкой. Но Пушкина почитываем, — у-мен! Для тренировки. Надо же знать противника. Так вот-с, ты все-таки полюбопытней «бесов», в извивах мыслей. Факт, не комплимент. Ло-гика твоя..! редкая головоломка, увлекаюсь. Строишь дворец, а выйдет... и черт не разберет, что выйдет. А труд миро-... точивый! Судишь себя, а... гимн!

Это задело. Профессор попытался возражать: «моя дедукция, если совершенно объективно... все предпосылки...» Но «Мефистофель», в смехе, перебил:

— Брось, старо. Я предложу тебе ин-дукцию. Не очень-то комфортно, негде и присесть. Холодок приятен, но несколько повышена температура, сядешь — выйдет грязь. А я, ведь, чистоту люблю, на дню три раза зубы чищу... ишь, ка-кие, в мои-то лета! А, ведь, первая моя встреча с же-нщиной... восходит..! А была ка-кая!.. приятно вспомнить, но, увы, не-по-вторимо. А, знаешь, не махнуть ли нам в... — ты, ведь, античник! — в Гре-цию.?! В Каноссу не желаешь..? Так проведем ин-дукцию в античном месте.

____________

Профессор увидал пустую комнатушку, обшарпанную, заплеванную, угарное ведро на глине. Да, Греция... та самая, в которую вступил он, «свободный», с корабля, тогда... Признал ведро — мангал.

— Комфорт! — мяукнул «черт», болтая руки над мангалом, — ан-тичность!

Это был уже не «Мефистофель», а волосатый, желчный, в жидкой бороденке, со скверными зубами, с помятой папироской, в пиджачишке, в бахромчатых манжетах, серых, в размятых туфлях... — «вечный студент». Напоминал кого-то. Кто же он? Такое отвратительное что-то... что же? Томило, вспоминалось... — нет, не мог. Воняло затхлым, бельем бессменным, прелыми носками... Но голос тот же, со снеговой поляны.